|
|
От
|
kregl
|
|
|
К
|
Аква
|
|
|
Дата
|
19.12.2003 21:12:54
|
|
|
Рубрики
|
Прочее; Байки;
|
|
ЭПРОН Девятка(+)
Здр!
------------------------------
Константин Золотовский
"ДЕВЯТКА"
Спасательное судно ЭПРОНа бороздило воды Финского залива, разыскивая подводную лодку номер девять.
«Девятка» шла в очень густом тумане и столкнулась со встречным кораблем. Удар был смертельным, и она затонула. Точное место ее гибели не удалось установить.
Лето 1932 года уже было на исходе. Казалось, найти лодку так и не удастся. Но-вот... трал вздрогнул и туго натянулся. Судно остановилось.
Что это могло быть? «Девятка», просто скала на дне или подводная лодка «Единорог», которая покоится на дне залива еще с дореволюционного времени?
Эхолот спасательного судна показал семьдесят семь метров. На такую глубину не спускался в те годы ни один водолаз. Предел в вентилируемых костюмах был сорок пять метров, а в Финском заливе из-за плохой видимости — только двадцать один. Бывалый эпроновец, доктор Павловский, призадумался. Сколько времени водолаз может пробыть без вреда для себя на этой глубине? С какими остановками поднимать смельчака на поверхность, чтобы не наступила внезапная смерть от разрыва кровеносных сосудов?
Таблиц' для такой глубины еще не существовало.
1 Водолаза поднимают с глубины с выдержками — остановками — по специальной таблице. Такую таблицу впервые разработал доктор Поль Бер, а усовершенствовал английский профессор Холден. Выдержки делаются для того, чтобы ткани и кровь водолаза могли освободиться от растворенного в них азота. Первая остановка самая короткая, последняя, в трех метрах от поверхности воды, самая продолжительная. С увеличением глубины спуска и времени пребывания водолаза на грунте пропор-ционально увеличивается и время на выдержках. Например, на глубине 37 метров водолаз находился под водой один час. Его поднимают 45 минут. На глубине 92 метра тоже пробыл один час, но продолжительность подъема уже 4 часа.
- Товарищи, глубина не изучена, — сказал командир и испытующе посмотрел на водолазов. — Кто первым осмелится?
- Есть! — одновременно отозвались два молодых друга комсомольца: широкоплечий, кряжистый Разуваев и худощавый стремительный Гутов. Разуваев первым вышел вперед.
Уже одетый в водолазный костюм, он перевалился с кормы на ступеньки железного трапа и тихонько шепнул своему другу:
— Ваня, чтобы я не сдрейфил, обмани по телефону, сообщай мне глубину поменьше, чем на самом деле.
- Ладно, уважу, — улыбнулся Гутов и надел на Разуваева шлем.
Сквозь зеркально чистое стекло иллюминатора водолаз шевелил губами, как немая рыба: «Помни, о чем я просил!»
Гутов дал Разуваеву в руку подводную лампочку ,и легонько шлепнул ладонью по макушке медного шлема: «Отправляйся».
Водолаз сошел с трапа. Вода как бы расступилась перед ним, и он, раскинув руки, ушел в темную неизведанную глубину. Мощные компрессоры подавали водолазу воздух. Обычно помпы уже здесь не справлялись.
Вскоре загремел громоподобный бас Разуваева. Даже ушам нестерпимо стало. Гутов поморщился.
- Ваня, рыбы кругом знакомятся со мной!
— Отлично!
И снова донесся голос Разуваева, но уже глухой, как из подземелья. Его сдавила плотная толща воды.
— Темно, будто в сундуке. Взгляни-ка, пожалуйста, сколько на манометре?
Стрелка показывала пятьдесят метров.
- Тридцать, — убавил Гутов.
— А я думал, больше, — усомнился Разуваев. — Уже в голове шумит и в ушах будто осы гнездо свили.
На манометре — семьдесят метров.
— Как себя чувствуешь? — спросил Гутов.
— Хорошо. — Теперь голос Разуваева походил на мышиный писк.
— Травить шланг дальше?
— Давай! Семьдесят семь метров.
— Я на грунте, — доложил водолаз.—"Осматриваюсь. Судно. Лежит торчком на высокой скале.
- «Девятка»?
— Нет.
— «Единорог»?
— Нет. Броненосец! С пушками! Совершенно целый. Смешно сделан. Такого утюга никогда не видывал. Ах, чертов светлячок, а не лампочка! Сейчас прочитаю медные буквы.
Командир, стоя рядом с Гутовым, насторожился. - «Русалка», — сообщил Разуваев.
Командир приказал поднимать Разуваева с грунта и, волнуясь, рассказал столпившимся вокруг него водолазам о том, как в конце прошлого столетия был построен низкобортный броненосец «Русалка».
Этот неуклюжий корабль в сентябре 1893 года возвращался в Кронштадт после практических плаваний под командой адмирала Бурачека. От сравнительно небольшого шторма зачерпнул бортами волну и всей броневой тяжестью пошел на дно. Ни одному человеку из команды спастись не удалось. Весть о гибели совсем нового броненосца удивила страны мира. Царское правительство постаралось заглушить разговоры о нелепой гибели корабля. Было предпринято несколько попыток разыскать «Русалку». Даже с воздушного шара просматривали глубину. Шар взяли из воздухоплавательного парка армии и пристроили к барже. Но найти броненосец не удалось. Так и лежала «Русалка» на дне морском, пока впервые с ней не встретился Разуваев.
Подъем Разуваева продолжался. Доктор Павловский не отходил от телефонной трубки и беспрерывно справлялся у водолаза о самочувствии. Медленно тянулось время. Команда волновалась. Уже третий час поднимали. Спешить нельзя. Организм водолаза должен постепенно привыкать к перемене давления, а кровь освобождаться от азота.
Вдруг доктор побледнел. Несколько минут он не слышал Разуваева. Кажется, с водолазом несчастье. Все на палубе притихли. Гутов схватил водолазную рубаху, готовый ринуться на спасение друга. Павловский, не оставляя трубки, напряженно вслушивался. Наконец облегченно вздохнул:
- Здоров!
Разуваев взошел на трап. Доктор взял обе его руки, тревожно спрашивая, нет ли зуда — признак оставшегося азота. Вместо ответа, Разуваев как гаркнет свою любимую песню:
«Эх вы, кони мои вороные! ..»
Доктор так и отшатнулся. Все засмеялись. Павловский сосчитал у Разуваева пульс и удивленно воскликнул:
- Батенька! У вас не сердце, а бронзовый колокол!
Разуваева за этот первый рекордный спуск наградили золотыми часами с надписью: «Отважному водолазу, первым в СССР достигшему 44-саженной' глубины».
(1 Морская сажень равняется 1'/4 метра.)
Влажный скафандр Разуваева повис на корабельных вантах, раскинув зеленые руки и ноги. Легкий ветер чуть-чуть колыхал его, и он шевелился, как живой. Над Балтикой сияло солнце и небо было необычно голубым. Эпроновское судно шло дальше — на поиски «Девятки».
13 августа трал вновь зацепил за что-то.
- Лиха беда начало, — улыбнулся Гутов. — Посмотрим, кого мы подцепили?
Он взялся уже за водолазную рубаху, но желающих теперь оказалось много. И командир назначил водолаза Василия Никифорова, наиболее опытного из молодой команды и старшего по возрасту.
Первые пятнадцать метров Никифоров прошел легко. На сорока метрах слегка закружилась голова, его бросило в жар. Он дошел до грунта, но ничего не смог обнаружить, потерял сознание. Пришел в себя, когда стали поднимать.
Затем спустились молодые водолазы Венедиктов и Царев. Тоже ничего не увидели. Время вышло, и их подняли. На этой глубине можно было находиться не больше десяти минут.
Наконец снарядили Гутова... Он совсем не походил на обычно рослых водолазов и казался среди них подростком. Не было у него широких плеч, туго выпиравшей груди и плотного затылка.
Впервые знакомясь с ним, бывалые подводники посмеивались: «Тоже мне, водолаз. Его любой скобой в воде прибьет». А Гутов спокойно надевал шестипудовый костюм, спускался на грунт и работал лучше, чем многие из них. Старые водолазы удивленно поговаривали: «Он, видно, знает какое-то петушиное слово».
Но никакого особенного слова Гутов не знал. Стремительный и в то же время неторопливый, он не впадал в панику, никогда зря не звал на помощь, а спокойно осматривался; если попадал в трудное положение, сам уверенно выходил из него.
Тебе тоже глубину поменьше сообщать? — спросил Разуваев.
- Обойдусь, — улыбнулся Гутов.
Водолаз удачно попал в нужное место. Свинцовые подметки бряк-нули обо что-то... Рядом лежало судно. При слабо мерцавшем свете лампочки он разобрал, что это подводная лодка.
О находке сразу сообщил.
- «Девятка»?
- Сейчас узнаю, — ответил Гутов. Он заметил на перископе рубки фал — веревку, которой поднимают флаги.
«Если флаг цел, — «Девятка», — подумал Гутов. — От царского и лоскутка бы уже не осталось».
Добрался до прилипшего к железу флага и посветил лампочкой.
- Советский! — радостно крикнул Гутов.
- Значит, «Девятка», — обрадовались наверху.
Гутов стал осматривать лодку. Корма ее зарылась в ил почти, по фальшборт.
— Выходи наверх! — раздалось по телефону.
— Есть!
Стали поднимать, а шланг, по которому подается воздух, не пускает. Гутов потянул за него — не поддается!
- Спустите обратно, распутаюсь, — сказал он и, не выпуская шланга из рук, полез в черную как смоль тьму, обратно на лодку. Руки и ноги стали слабеть, тело обмякло. Но он настойчиво полз... Вот и перископ! За него-то и зацепился шланг. Вдруг лодка закачалась под ним, и он медленно заскользил с борта. «Головокружение», — догадался Гутов. Последним усилием он скинул шланг и дернул за сигнальный конец...
— Гутов! Гутов! — тревожно звали по телефону.
— Есть! — слабым голосом ответил он.
— Что же ты все время не отвечал?
- Я не расслышал.
На последней выдержке, когда до трапа оставалось всего несколько метров, Разуваев сообщил:
— Сейчас Романенко на грунте. С ним несчастье — лампочку разбил, запутался. Просит помощи.
Гутов понял, что он не должен опоздать ни на минуту.
Травите шланг ,и сигнал! — быстро сказал он. И ушел опять на глубину.
Огромный Романенко лежал, раскинув руки и ноги, обвитый, как змеями, двумя тросами. Быстро распутав их, Гутов приказал: «Поднимайте!»
Щупленький Гутов цепко схватил грузного Романенко за скафандр и стал медленно подниматься с ним. Держать становилось все труднее и труднее.
С переходом от большой глубины на малую в глазах у Гутова стало рябить. Ему слышалась то музыка, то пение.
- Кто поет? — спросил он.
На судне подумали, что он сошел с ума.
- Держись, Ваня!—дрогнувшим голосом подбодрил Разуваев. Гутов чувствовал, что теряет сознание, но не выпускал Романенко.
«Я должен, должен...» — повторял он. Знал, что, если их выбросит наверх, — конец обоим! Гутову прибавили воздуху. Стало легче. А когда из молчавшего шлема Романенко наконец вырвался бурный поток пузы-
рей .и к иллюминатору приблизилось его круглое лицо, Гутов разжал онемевшие руки.
Первым подняли Романенко. За ним вышел Гутов. Разуваев бережно подхватил его и быстро освободил от снаряжения. Гутов улыбался в ответ на поздравления товарищей, потом вдруг побледнел, щеки его задергались, он покачнулся и упал навзничь. Его унесли в лечебную камеру, где атмосферное давление приравнено к глубинному. Через два дня Гутов был совершенно здоров. С виду слабый, он был на редкость крепким и выносливым.
На основании этих спусков была выработана первая глубоководная таблица, и эпроновцы приступили к работам по спасению «Девятки». Уже стояла дождливая балтийская осень. Один шторм следовал за другим. Но команда корабля жила одной мыслью: во что бы то ни стало поднять «Девятку». Комсомольцы выпускали стенную газету «Боевая задача». В ней печатались проекты, предложения водолазов. Такелажники готовили прочные тросы для «Девятки». А электрик Обозный усовершенствовал глубинное освещение, так нужное для водолазов, — приспособил сильную лампу от киноаппарата. «Берегите ее, — предупреждал он, — это единственная!»
В часы редких передышек между штормами водолазы продолжали свой нелегкий труд.
В один из вечеров Гутов и Разуваев зашли в радиорубку. Судовой радист принимал финскую станцию.
«Напрасно стараются, — говорил диктор на русском языке, — под водной лодки большевикам никогда не поднять! Англия и Франция обладая прекрасным техническим оборудованием, даже с меньшей глу бины не могли поднять своих лодок «М-2» и «Прометей». Что же после этого думают советские судоподъемщики со своей скудной техникой Смешно, право...»
— Значит, у иностранцев кишка тонка! — Разуваев сплюнул с< злости. — А мы и уключины шлюпочной не оставим на грунте! Верно Ваня?
— ЭПРОН еще никогда не подводил!—твердо сказал Гутов.
Барометр на судне предсказывал сильную бурю. Уже забегали по морю беспокойные барашки и с жалобным писком пронеслась, черпая крылом воду, балтийская чайка. Небо исчезло. Все помрачнело вокруг
В такое время в Кронштадте судам приказывают не выходить и порта и крепко швартоваться к гранитным стенкам. Но до Кронштадта двести километров.
«Судам, захваченным в море штормом, — говорится в морском международном законе, — разрешается укрыться в каждом порту любого государства мира».
Ближе всего Финляндия. К ее берегам и направилось эпроновское судно. Радировали в порт. Ответа не последовало. Волны поднимались все выше и выше, гулко ударяясь в борта. Снова запросили. И опять молчание. Наконец примчался портовый буксир. Толстый человек в новенькой форме, улыбаясь, взял в руки рупор — мегафон. К ногам его жался мопс, с голубым бантиком на шее и одеяльцем на спинке. Чиновник заявил, что ему велено отказать советскому кораблю в укрытии. Это было то время, когда финское правительство относилось к нашей стране агрессивно. Буксир повернул обратно, холодная волна обрызгала мопса, он мелко дрожал и злобно лаял на советское судно.
Эпрововцы тоже повернули, но прямо в открытое море, подальше от негостеприимного берега. На палубе царило гнетущее молчание... Разуваев вынул из карманов тяжелые руки, сжатые в кулаки. Водолазы мрачно провожали удаляющийся берег. Палуба круто накренилась.
— Ничего, глубоководники! — вдруг звонко крикнул всегда сдержанный Гутов. — И это выдержим!
С капитанского мостика раздался приказ: - Надеть спасательные пояса!
Борта застонали от волн. Вспененная ветром вода стала седой. Судно, как на пружинах, то подпрыгивало, то опускалось в глубокую водяную бездну.
Волны перехлестывали через борт, мыли палубу. Могучий Разуваев найтовил — крепил к палубе водолазное оборудование, спасая от волн. И яростно ругался. Его глухой бас сливался с ревом ветра.
В носовой части оборвало концы. Гутов бросился туда. Огромный водяной вал перекатил через него. Он уцепился за шлюп-балку1.
Волны совсем стали накрывать судно. Только рубка одна виднелась. Вода не успевала сбегать через шпигаты2 и вкатывалась в кубрики.
Лицо Гутова пожелтело. Он совсем выбился из сил, но не отставал от Разуваева. Они и тут были вместе.
Два дня и три ночи продолжалась буря. А когда она кончилась, водолазы снова принялись за работу.
И вот наступил долгожданный день. Приготовления к подъему лодки были закончены.
Волнение охватило команду. В назначенное время, по четко установленному плану, все заняли свои места.
('Шлюп-балки — железные балки, изогнутые вверху дугой. Служат для подъема и спуска шлюпок на корабле.
'Шпигат — сквозное отверстие в палубе или в борту корабля для стока воды.)
— Пошла! — негромко сказал командир.
- Вира! — прогремел боцман.
И сразу заработали лебедки на «Коммуне», специальном судне для подъема лодок. Пришли в движение мощные гини1. Многострунные тросы, продетые под днище «Девятки», вздрогнули и, натянувшись, медленно поползли вверх. Высокая многоэтажная «Коммуна» огрузла и глубоко вдавилась в воду.
- Вира сильней! — повторил боцман.
«Коммуна» задрожала и подпрыгнула. Это «Девятка» оторвалась!
от грунта.
Водолазы придвинулись к борту. Наконец под водой, отливая сталью, мелькнула большая сигарообразная тень. Еще не веря своим глазам, смотрели они сквозь воду на ржавую спину лодки, на погнутый конец перископа, на тросы—на все то, что они не раз освещали в глу бине Балтики своими тусклыми лампочками. Дружное «ура» раскати лось по морскому простору и эхом отдалось в далеких берегах. Ура ЭПРОНу!
— Ура глубоководникам!
Наконец всплыла рубка подводной лодки.
На спасательных судах приспустили флаги. Отдать последнюю честь погибшим товарищам — таков морской закон.
Будто легкое дыхание пронеслось над затихшими кораблями:
И о погибших друзьях на «Палладе» Грустную песню пою...
Эпроновцы сорвали с головы бескозырки. Каждый вспомнил все пережитое...
Поднятую «Девятку» накрепко запеленали в стальные тросы и б< режно повели в Кронштадт. Это было 22 июля 1933 года.
('Гини — большой мощности судоподъемные металлические блоки, толстые, мн гошкивные, диаметром около метра, до тонны весом.)
---------------------------
Справочка:
--------------------------
С уважением, kregl