Православному Канарису, который не любил замполитов, но не забыл Гремиху
Здравствуйте!
ЭХ, ГРЕМИХА, ЖЕМЧУЖИНА У МОРЯ...
На шабашке работали вчетвером: комбриг Леха Башилов, студент Костя Личман, командир подводной лодки Елкин и его боцман Черняк. Понятно, все, включая даже студента, бывшие. Бригадой руководил Николай Ермолаевич Черняк. В роскошном офисе фирмы устанавливали телефонную связь, факсы, компьютеры, систему охранной сигнализации.
Работа деликатная, тонкая, офис после евроремонта, лишних дырок не насверлишь — себе дороже. Под утро Епкину в который раз снилась Греми-ха, видение растревожило душу, вывело его из себя, оттого, видно, и дрогнула рука, бошевское сверло скользнуло, брызнула алебастровая крошка.
— Осторожнее, б...! — рыкнул
Черняк.
— На кого баллон катишь, Коля? — нахмурился Елкин.
— Извиняюсь, товарищ командир. Что-то я сегодня с гвоздя слетел, поганый рот. А давайте кончать? Все, дробь! Сегодня как-никак праздник.
— Какой праздник? — удивился Костя Личман и тут же застенчиво покраснел. Был он пухленький, лупоглазый, с длинными девичьими ресницами. Пятнистая зеленая униформа делала его похожим на древесную лягушку.
— Тебе не понять, профессор. Корабельный праздник! Сегодня нашей лодке исполняется тридцать семь лет.
Елкин растерянно улыбнулся:
— А ведь верно... Ну, ё-ка-лэ-мэ-нэ! Надо бы отметить, боцман.
— Так точно, товарищ командир! Аванс с этих новых русских жлобов я выбил. Обозначьте время и место.
Елкин рассмеялся:
— А чего мудрить? Заходим по пути в магазин и ко мне. Дайте-ка трубку, я Алевтине Саввичне задачу поставлю.
Через десять минут бригада флотских умельцев шагала к остановке метро, а в голове у Елкина звенел, подскакивал мотивчик переиначенной на северный лад популярной песенки: «Эх, Гремиха, жемчужина у моря...»
Квартиру на Кутузовском удалось выменять на однокомнатную секцию отчима и комнату матери в коммуналке у Киевского вокзала. Обошлось, считай, без доплаты. Елкину нравилось, что это его родной район, он здесь вырос, знал каждый уголок и помнил еще деревянные домишки с садами, что лепились на месте, где сейчас колготит Дорогомиловский рынок. Станция метро «Студенческая» строилась на его глазах.
Нынче двухкомнатная квартира в престижном доме стоила хороших денег, о чем и сказал, шкрябая подошвами о половик, Костя Личман.
— Предлагали, — усмехнулся Ел-кин, надавливая на пуговку звонка.
Алевтина Саввична уже накрывала на стол. К гостям вышла аккуратно одетой, в фартучке с кружевами — штучная работа. Елкин залюбовался женой: пятьдесят пять не дашь — стройная, в светлых волосах, ни одного седого, так, сороковушка, а то и моложе.
— Раздевайтесь, работнички. Как это в носках? Чего-чего, а старых шлепанцев на целый взвод хватит. Костик, ты чего розовый?
— От смущения, — пробормотал Личман. — Вы же знаете, я в вас влюблен, Алевтина Саввична.
— Девочку найти не можешь? Башилов в доме Елкина был своим человеком. Нередко ночевал.
— Нужно позвонить жене, — он поднялся — будет беспокоиться. А знаешь, Аля, по какому поводу большой сбор? «Сто одиннадцатой» сегодня исполняется тридцать семь лет.
— Ну, тогда какой разговор? Можно вам, пенсионерам, по тридцать капель принять. Давайте-ка сюда сумки. Ого, основательно отоварились.
— Как же я о празднике забыл? Странно, — огорченно вздохнул Ел-кин. — А ведь как праздновали в Гре-михе! Николай, помнишь?
Черняк высморкался:
— Товарищ командир, Виталий Владимирович, а у меня сюрприз. Нет, в натуре. — Вышел в коридор, принес видеокассету. — Фильм о Гремихе. Кореш мне прислал. Посмотрим и вроде как побываем в родных местах. Только для начала выпить нужно, а то тяжело на сердце будет.
...Сидели хорошо. Алевтина Саввична вышла на кухню менять тарелки. Елкин оглядел компанию и сказал:
— Нет, мужики, как ни крути, а жизнь у меня удалась. Семья крепкая: один сын, Вовка, старпомом на лодке, а Савва, тот помохой на авианосце «Адмирал Кузнецов». Хотя не уверен, может быть и наоборот. По сей день их путаю. Начальство тоже путает. Даже кадровики. Один за брата экзамены в академию сдавал, а тот вместо него спихнул кандидатский минимум. И что ведь учинили, стервецы! На двойняшках женились. Их в этом, «Поле без чудес» или как там его? — показывали по телеку. Программа такая: «Узнаем друг друга!» Хрен там узнаешь! Сплошное клонирование. Одна бабенка спрашивает Вовку...или Савву: «А вы женами менялись?» А тот скалится: «Конечно. Очень укрепляет семью». Опозорил меня на всю Россию. Но, как говорится, в семье не без урода, — Елкин вздохнул, разлил водку. — Третий-то у меня, стыдно сказать, политолог, в помощниках у президента, чтоб ему пусто было.
— Ну? — удивленно грянула компания.
— Грешен, скрывал, братцы. Не поверите, в гости приедет, дом автоматчики окружат, даже на крыше си-
дят. Один раз меня домой не пустили. Я им говорю: «Придурки, я же отец Никона Витальевича Елкина! Рыгочат: «Иди, дед, проветрись. Скажи еще, что ты отец Жириновского». Я с сыном на политические темы не разговариваю, все время выпороть его хочется. А как выпорешь? Охранник в прихожей сидит. Да и поздно. Маленький был — жалели. Вот и результат. Предложил нам со старухой на его госдаче пожить. А я, как подумаю, что вокруг те же рожи, что и по телевизору, тошно делается. Боцман, ты слово такое... менталитет слыхал?
— Ну?
— И что это?
— Вроде болезни... По женской части.
— Во, мужики! Глас народа — глас божий! — Елкин засмеялся.
А отставной мичман Черняк разгладил усищи и брякнул:
— А я, товарищи офицеры, решил в Гремиху свалить. Надоела мне эта московская мутота, хочу нормальной жизни.
Все, кроме хакера Личмана, задумались. Личман никогда про Гремиху не слыхал и даже не знал о ее существовании. Поэтому спросил:
— А как же акционерное общество? Как же «Чумо»?
— Пусть пока командир поруководит, Елкин Виталий Владимирович. Да я не надолго. Месяца на три, самое большее — полгода.
— И тебя жена отпускает, боцман? — с сомнением спросил Елкин.
— Махнем вместе с Катюхой. Товарищ командир, а может, и вы соберетесь?
Елкин вспомнил о своих ночных видениях и только вздохнул.
Через полчаса компания в полный голос распевала известные в прежние годы песни: «Усталая подлодка», «Атлантика, романтика...» А напоследок грянула:
От Гремихи до Островной Вновь заряды идут стеной! Никогда не бывает тихо В Островной моей и Гремихе...
Никто не знает, почему внешне вполне нормальные люди становятся минерами. Врачами — понятно: из желания помочь страждущему человечеству, инженерами — из страсти к технике, биологами — из любви к природе. Скажите, а можно полюбить донную акустическую мину или торпеду с самонаводящейся головкой? А Елкин любил эти средства вооружения, любил самозабвенно и искренне.
Когда возникла эта любовь, он точно не знал. Возможно, после кинофильма «Командир корабля» или выросла она из рассказов соседа по лестничной площадке Ленчика, от-бухавшего срочную службу на тральщиках Балтийского флота. Ленчик знал много баек и замечательных морских слов, вроде «шкерта», «ватервейса» и наиболее почитаемой минерами «щеколды».
На вступительных экзаменах в Высшем военно-морском училище подводного плавания Елкина спросили, почему он решил стать минером. Он, не моргнув глазом, ответил: «Из-за стихотворения: «В минном деле, как нигде, вся загвоздка в щеколде!»
Начальник училища, вице-адмирал, однажды спросил начальника факультета, как учится этот коротышка Елкин. Ну, тот, что еще стихи про щеколду читал.
— Способный курсант, но любое явление рассматривает с необычной стороны. Задает массу вопросов. Пытливый ум.
— Вы его все-таки врачу покажите. Знаю я этих умников.
В училищной библиотеке Елкина обожали: он читал невероятное количество книг. Отношения с преподавателями складывались сложнее: курсант с внешностью молодого носорога сомневался решительно во всем: в теории вероятности, в евклидовой геометрии и даже в первичности материи, ее примате над сознанием. Лектора по марксистско-ленинской философии чуть удар не хватил, когда курсант Елкин стал цитировать Франциска Ассизс-
кого, а чуть позже с улыбкой олигофрена доказал по Канту существование Бога, а вот оспаривать это сомнительное утверждение не стал. Лектор пожаловался командиру роты. Помкомвзвода из старшекурсников объявил Елкину три наряда вне очереди за хулиганство. «И только гальюны будешь драить, Ел-кин-Палкин. Гальюны спасают от философии и приближают к жизни», — многозначительно изрек он.
С этой поры Елкин и стал Елки-ным-Палкиным.
Елкин был низкоросл, но силен — сгибал пятаки — и прославился фантастическим аппетитом. При этом совершенно не укачивался. Во время первой морской практики на учебном корабле он в семибалльный шторм, когда будущие мореплаватели лежали на рундуках облеванные, один съедал бачок макарон по-флотски, рассчитанный на шестерых, и счастлив был лишь тогда, когда его ставили в наряд рабочим по камбузу. Там приходилось мыть обросшие рыжим жиром котлы, зато и наесться можно было от пуза.
Елкин любил не только поесть, но и поспать. Причем спал он во время лекций с осмысленным выражением лица, воспринимал информацию и даже задавал вопросы. Разбудить его ночью в караул или на дневальство путем применения грубой силы было делом бесполезным и даже опасным. Елкин мычал, брыкался и как-то даже укусил за палец дневального. Но стоило только тихо подойти к нему, коснуться рукой одеяла и ласково сказать: «Виталий, вставай», и он тотчас просыпался. На этом и попался начальник училища, человек внешне суровый, но в душе мягкий и добрый, искренне любивший своих сорванцов. Обходя погруженные в сон кубрики, он заметил, что у Елкина упало одеяло, и поправил его. Тот мгновенно проснулся и, увидев перед собой вице-адмиральский погон, удивленно пробормотал: «Надо же такой херне присниться!» и снова завалился спать.
Загадочность натуры Елкина пробовали определить с помощью его личного дела: сорок первого года, русский, родился в Москве, отец и мать железнодорожники, отец (увы, покойный) — машинист, мать — работник диспетчерской службы, на оккупированной врагом территории не находился, родственников за границей не имеет, не состоял, не привлекался. Из отрицательных качеств: упрям, настойчив в достижении недостижимых целей,проявляет повышенный интерес к женскому полу, но в порочащих его связях не замечен. Фотография еще больше запутывала дело, со снимка, вклеенного в личное дело, взирал простецкий паренек несколько приблатненного вида, каких на Дорогомиловке, где Елкин проживал до призыва на флот, можно встретить на каждом углу и в каждом подъезде.
Курсанты Высшего военно-морского училища подводного плавания имени Ленинского комсомола отличались особым молодечеством и лихостью, оно и понятно: будущие корсары морских глубин. Именно они вместе с солдатами военно-строительных отрядов были постоянными клиентами гарнизонной гауптвахты. После субботних танцевальных вечеров старуха-уборщица, сгребая в коридоре веником в угол последствия страстных свиданий, ворчала:
— Медом вы, что ли, их мажете, нехристи. Девки, как мухи на мед, летят.
— Кого «их»? — спрашивал любознательный Елкин.
— Молчал бы, ирод, прости Господи. Ишь, носище отрастил. От таких, как ты, бабам одна погибель.
— Бабуль, они же сами к нам по водосточным трубам в окна лезут. Никакой женской гордости.
— Изыди, бес! Не то веником огрею. Буркалы-то бесстыжие выкатил!
После четвертого курса выпускников отправили на стажировку. Мичман Елкин с товарищами попал в курортный город Феодосию. В те
незапамятные времена там стояла бригада подводных лодок. Стажеры на танцы в Дом офицеров флота не ходили из принципиальных соображений: стажер-мичман без пяти минут офицер, потенциальный жених, на них настоящая охота началась. А на матросской танцплощадке обстановка демократичней. Елкин для настроения принял на грудь стаканчик портвейна «Таврический» и отправился на танцы. В кустах около танцплощадки им был обнаружен всеобщий любимец флагманский врач бригады подполковник медс-лужбы Золотухин Юрий Сергеевич, находящийся в средней степени опьянения. «Друг, — сказал Юрий Сергеевич не очень твердо, — я старый, и девки не хотят со мной танцевать. Сделай милость, давай переоденемся, а? Я стану мичманом, а ты подполковником. Рост у нас одинаковый, значительно ниже среднего, фигура тоже подходит». Идея Елкину понравилась. Через пять минут на танцплощадке явились миру подозрительно молодой подполковник медслужбы и подозрительно старый мичман. Маскарад был оценен должным образом, единственный, кто не понял юмора, — комендант гарнизона капитан Адамский. Тем более что веселье приняло разнузданный, нарушающий общественный порядок характер: подполковник с мичманом под аплодисменты публики лихо отплясывали что-то среднее между гопаком и рок-н-роллом. Попытки изъять танцующих натолкнулись на активное сопротивление гражданских лиц женского пола. Нарушители были доставлены на гарнизонную гауптвахту далеко за полночь, причем Елкин угодил на офицерский губешник, а Золотухин — для рядового и старшинского состава.
История получила огласку. Елкину пригрозили, что выпустят из училища младшим лейтенантом, но простили. Служить его направили в Северодвинск на ремонтирующуюся среднюю подводную лодку «С-60». Судьба лихого доктора осталась неизвестной.
Новостройка еще туда-сюда, а лодка в ремонте — самое последнее дело. Личный состав куцый, в основном из тех, кто в море не нужен: разгильдяи, неумехи, сачки. Офицеров мало, дежурства — через день на ремень, условия жизни жуткие: офицерское общежитие с гальюном на семи ветрах: рукой отламывай, ногой откатывай. А тут еще и старпому Елкин не глянулся. А как глянешься, когда рост у тебя метр пятьдесят пять с шапкой, рожа, как у киноактера Крамарова, про которого анекдот ходил: «Товарищ солдат, снимите противогаз. А я его уже снял, товарищ старшина». Особенно не нравились старпому глаза Елкина, нахальные и вроде бы всегда хмельные. «Вы опять вчера надрались?» — спрашивал нашего героя старпом Лимонов Пал Палыч по кличке Лимпопо на утреннем построении. — «Это позавчерашнее», — не моргнув глазом, отвечал лейтенант. «Ну, Елкин, ну Елкин-Палкин, я тебя достану!»
В офицерской среде подводной лодки «С-60» утвердилось мнение, что старпом оттого лютует, что внешне, как две капли воды, похож на Елкина. Такой же коренастый носорог, только хмельные глаза у него не от природы, а от постоянного употребления «шила», то бишь гидролизного спирта низкого качества, отпускаемого государством на технические цели.
Медициной давно отмечено: низ-корослость у мужчин компенсируется соответствующими мужскими достоинствами. В этом смысле Елкина вполне могли демонстрировать студенческой аудитории. Одна сту-дентка-филологичка после свидания с Елкиным сказала ему: «Милый, ты проник в глубину моего подсознания». Виталий попытался оправдаться: «Честное слово, не хотел. Сам от этого мучаюсь».
От девок отбоя не было. На танцевальных вечерах в училище, случалось, простаивали рослые красавцы, а Елкин шел нарасхват, особенно после того, как постригся наголо. К легендарной сексуальной мощи до-
бавилось чувство жалости к «арес-тантику». В Северодвинске популярность Елкина укрепилась и выросла до размеров славы. Жизнь от этого слаще не стала.
На утреннем построении старпом по кличке Лимпопо, нагоняя с похмелья злобу, спросил:
— А известна ли вам, товарищи офицеры, фамилия Твердохренов?
Кто-то хихикнул.
— Разговорчики в строю. Отставить! Слушай сюда! Так вот, вчера неизвестное лицо, назвавшееся лейтенантом Твердохреновым, учинило в комендатуре разбой и, пользуясь возникшей паникой, скрылось в сторону женского общежития. Покомнатный обход результатов не дал. Елкин, отпираться бессмысленно. По особым приметам это вы!
— Опять Елкин! Прямо напасть какая-то! А как быть с презумпцией невиновности? Кстати, когда это событие имело место быть?
— В девятнадцать часов. Что-то не так?
— У меня железное алиби. В это время мы с вами играли в шахматы.
— Я с тобой?
— Так точно! В противогазах, на спор, кто дольше выдержит в маске.
— Кто выиграл?
— Вы,конечно.
— Да, алиби серьезное. Твердохренов — фамилия явно вымышленная. Что скалитесь! Р-разойдись!
С командиром подводной лодки вышло еще хуже. Елкин в глаза его не видел — тот находился в длительном, почти двухмесячном отпуске, оттого лейтенант и оплошал.
Бригада ремонтирующихся подводных лодок стояла на острове Яг-ры, куда ходил единственный автобус номер пять. От остановки автобуса до КПП бригады два километра голого шоссе. Зимой, в ветреную погоду, дорожка эта не безопасна для жизни, в дождь переться по ней тоже не сахар. Но подводники народ денежный, да и не крохоборы, оттого северодвинские таксисты неподалеку от КПП основали «пятачок»,
откуда счастливчики отправлялись в ресторан «Северный» либо на танцы в ДОФ, а которые со связями, то и в Дом инженерно-технических работников.
Виталий Елкин тем вечером был увозим Катюшей Масленко на день рождения к неизвестной подруге. Очередь на «пятачке» стояла чинно, по-культурному. Катюша, рослая красавица (на полторы головы выше Елкина), оттопырив пальчик, лузгала семечки. В очереди преобладал младший офсостав, уже принявший на грудь, и оттого находившийся в умиротворенном состоянии. Порядок нарушил какой-то хмырь в ладном пальтеце и каракулевой шапке без «краба». Был он подшофе, но не так чтобы очень, в очередь врезался, как неродной, и затарахтел с ухмылочкой:
— Потеснись, лейтенанты. Командир спешит к даме.
Очередь на посадку была Елкина с Катюшей. Таксист распахнул дверцу. Хмырь сунулся, но был остановлен Катюшей:
— Очередь, дядя. Это ты для этих пентюхов командир, а для меня ты хрен с бугра.
— Ты, шалава... — начал было качать права хмырь в командирской шапке и получил мощный апперкот в подбородок. Весила Катюша чистых девяносто килограммов и нрав имела бойцовый. Второго удара не потребовалось, хмырь раскрытым зонтиком торчал в сугробе и слабо сучил ножками. Елкин малость струхнул, понимая, какие героические усилия ему следует предпринять ночью, чтобы остаться в живых.
Утром Елкина вызвали к командиру, прибывшему из отпуска. Когда Елкин вошел в кабинет, у него подкосились ноги: за столом, придерживая подбородок, сидел вчерашний хмырь, только в форме, с погонами капитана второго ранга на плечах и с серебряной командирской лодочкой на кителе.
— Лейтенант, мы ведь с вами встречались, не так ли? — спросил капитан второго ранга Яров.
— Так точно, товарищ командир, — ответил Елкин, не обученный вранью, — вчера на остановке такси. Легкое недоразумение. Катя... Она, между прочим, секретарь комсомольской организации цеха.
— Запомни, пока я командир, пахать тебе лейтенантом, как медному котелку. И вот почему. Большего позора в жизни я не знал. Четырехкратный чемпион высших военно-морских учебных заведений по боксу, второй полусредний, кандидат в мастера, сорок два боя, тридцать семь побед и один нокаут от... бабы. Десять минут меня снегом оттирали.
— Вы десятью минутами отделались, а мне всю ночь уродоваться пришлось. Врачи наверняка малокровие поставят.
— Сгною, — свистящим шепотом сказал командир, наливаясь нездоровой краснотой.
Что в таких случаях делает разумный человек? Закрывает рубочный люк, ложится на грунт, стараясь не показываться начальству на глаза. Но не таким был наш доблестный Елкин. Первым делом он взял повышенное социалистическое обязательство сдать зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью в двухнедельный срок. Офицеры катались от хохота, когда Елкин в торжественной обстановке зачитал им означенный документ.
Первой жертвой пал механик. Четыре с половиной часа, облачившись в комбинезон, он ползал с Елкиным по подводной лодке, спрашивая у него предназначение клапанов, клинкетов и прочего, потом заставил нарисовать схемы систем погружения и всплытия, воздуха высокого давления, дифферентовочной системы. Под конец зачета механик выбросил в форточку авторучку и подытожил:
— Невероятно, но факт. Лодку ты знаешь не хуже меня. Черт бы тебя подрал, ты же в училище был хроническим троечником, я специально смотрел твое личное дело.
— Это из-за невзрачной внешности.
— Псих! Нормальная у тебя внешность. Девки вон каблуками землю роют. Ты просто всех дурачил. Факт.
Старпом, когда Елкин явился сдавать уставы (все сразу), даже позеленел от злости:
— Значит, все, да? Ну, садись, умник. Это тебе не баб на родного командира натравливать. С чего начнем? Без разницы? Давай с Корабельного устава, это, вроде, ближе. Перечисли-ка мне обязанности командира боевой части корабля.
Елкин перечислил. Старпом взял устав, сравнил, пощелкал удивленно языком:
— Так, а теперь доложи-ка основные обязанности старшего помощника командира корабля.
Доклад Елкина старпом проверял по уставу, от усердия шевеля губами. Сверил, почесал затылок и, кривя губы,спросил:
— Ты что, Корабельный устав наизусть выучил?
— Можно и так сказать.
— Да как ты смел?
— А чего тут особенного? У меня феноменальная память.
Старпом поднес здоровенный кулак к не менее здоровенному носу Елкина и прошипел, подражая звуку пенного огнетушителя:
— Запомни, молодой, феноменальная память может быть только у Главкома, ну еще у начальника Главного штаба ВМФ, а у всех остальных память должна быть либо хорошая, либо плохая. У меня, к примеру, плохая, но я старший помощник командира, твой, гадюка, начальник. Так как же у тебя может быть память лучше моей?
— Я не виноват. Это дефект от рождения.
— Дефект? Это уже ближе к истине. А скажи, дефективный, ты Устав гарнизонной и караульной службы тоже наизусть знаешь?
— Знаю. Он проще. Я даже номера статей и страниц помню. Труднее всего выучить наизусть Международные правила предупреждения столкновений судов в море.
— Уйди, вдарю! — заорал старпом. Он сдал на допуск к самостоятельному управлению подводной лодкой только с пятого захода, каждый раз ломаясь на этом самом МППСС-72.
Елкин испуганно попятился:
— Пал Палыч, ну что же мне делать? Вы хоть тройку мне поставьте, я соцобязательства взял, а это дело политическое.
— Сейчас вдарю, сил моих нет. Уйди от греха, добром прошу!
Командир, получивший удивительную информацию от старпома, встретил Елкина ласково:
— Говорят, Елкин, вы МППСС наизусть знаете?
— Наветы, товарищ командир. Ничего не знаю и не помню. Все, натерпелся! И зачеты сдавать не хочу!
— Стоп, Елкин. Слово не воробей! Я тебя статьи МППСС поштучно спрашивать не буду, механическая память не в счет, бери бумагу, карандаш, будем практически разбираться. Начнем с того, как осуществляется обгон судна по пунктам от «а» до «б». И иллюстрируй рисунками.
— Товарищ командир, я же еще толком не плавал.
— Не пререкайтесь, Елкин, накажу.
На третьем часу зачет перешел в дискуссию. Офицеры не сошлись по вопросам международного морского права. Командир бросил в Елкина увесистый том «Философского словаря», промахнулся и сразу остыл:
— Я тебя раскусил, Елкин! Но я тебя измором возьму. Ты кто в звании?
Елкин вздохнул:
— Вечный лейтенант.
— Сегодня же представлю тебя к очередному воинскому званию. И приказ подпишу: отныне ты будешь отличником боевой и политической подготовки.
— Только не это. Пощадите, товарищ командир!
— Хрен тебе. Будешь теперь у меня лучшим из лучших офицеров,
всем комиссиям тебя демонстрировать стану. Трехзначные числа можешь в уме перемножать? Только не врать!
— Могу.
— Назначаю тебя временно исполняющим обязанности помощника командира. Нам ходовые испытания скоро сдавать, продовольствие, шкиперское имущество — все на тебя. Доктору скажешь, чтобы он тебе все бумаги передал.
— Я же еще зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью не слал.
— Сдашь. Старпома зови, твою мать!
Явился старпом. Лимпопо был трезв, и оттого левое веко у него слегка подергивалось.
— Слушай сюда, старпом! Командир дал старпому короткие
и ясные указания относительно Елки-на. Лимпопо не удивился, повертел бумажку, на которой Елкин рисовал позиции судов в различной обстановке, и, кашлянув в сторону, сказал:
— Обратите внимание, товарищ командир, Елкин — минер, а почерк у него штурманский, я бы даже сказал изящный.
— Заметил. И что?
— Может, заодно поручить ему вести журнал боевой подготовки. У меня с почерком не очень.
— Обязательно, непременно. И во все внутрипроверочные комиссии его засунь. Передовой офицер все должен успевать. Зажми его так, чтобы у него на баб времени не осталось.
— А вот этого не нужно. Палку тоже перегибать не следует, товарищ командир. Волнения в городе начнутся. Елкин половину женского населения города обслуживает, а это, считай, тысяч двенадцать.
— Добро. Строго на твое усмотрение, но действуй так, чтобы служба этому гению не казалась медом.
Недели через две старпом подгреб к Елкину и задал каверзный вопрос:
— Виталий Владимирович, говорят, ты спирт не пьешь?
— Не пью.
— Почему?
— Гадость.
— Думай, что говоришь. Весь Военно-морской флот идет не в ногу, а ты один в ногу. И водки не пьешь?
— Только в крайних случаях. При поносе, например.
Старпом с отвращением сплюнул:
— Твою мать, святое дело опошлил. Как ты думаешь, что у меня в руке?
— Ключи от сейфа.
— Правильно, ключи от сейфа, где стоит канистра со спиртом. Так вот, я решил завязать, и ты ни под каким предлогом ключи мне не отдавай. Буду кричать, буду приказывать, даже буду угрожать табельным оружием — не отдавай. Только по приказанию командира и в его присутствии отольешь в бутылку для дела. Усек?
— Усек.
Уже часа через два, перед обедом, старпом остановил Елкина в коридоре:
— Дай-ка, друг, ключик от сейфа, что-то зуб ломит.
— Недам.
— Как это не дашь? Ключ-то мой, ядрена вошь.
— Вы сказали не давать, я и не дам. Зовите командира.
— Да ты с кем разговариваешь? Я тебя с землей сравняю! Отдай ключ, гадюка!
— Сказал: не отдам, значит, не отдам.
Старпом схватил Елкина за грудки:
— Да я тебя! — но, глянув в нахальные и вроде бы хмельные глаза Елкина, остыл. — Все, хопец, пригрел змею на собственной груди. Трезвость — норма жизни, чтоб вам всем передохнуть.
И ушел, горестно опустив голову.
После суровой зимы выглянула куцая весна, несколько прояснился пейзаж, из-под опавшего снега проступили разные некрасивые предметы. Военный городок на острове Ягры, где жили подводники, располагался на территории быв-
шей школы младших авиационных специалистов, а еще раньше там был лагерь политзаключенных. Штаб бригады занимал двухэтажный сруб, в соседних домах обитали офицеры с семьями, гнездились одичавшие холостяки. Военный городок рассекала улица, какую в девятнадцатом веке можно было встретить в любом заштатном уездном городе, с обязательной лужей посредине. Улица в честь начальника политотдела бригады Клендухо-вича именовалась Клендуховкой и являлась местом народных гуляний в революционные и прочие праздники. Для этих целей она была украшена портретами членов Политбюро.
В быте подводников было нечто даже патриархальное. У входа в береговой камбуз, находящийся на изрядном расстоянии от казарм и штаба, под навесом стояла деревянная бочка с квасом, на гвоздике висела кружка. Офицеры, хватив перед обедом неразбавленного спирта, трусцой неслись к бочке, чтобы погасить в груди бушующее пламя.
Неподалеку стоял дивизион резервных кораблей — деревянные тральщики, торпедные катера и корабли-цели догнивали на кильблоках. Там жили ничуть не лучше.
Елкин с обязанностями помощника командира справлялся успешно. С бюрократией боролся средствами малой и большой механизации. Используя интимное знакомство с заведующей типографией городской газеты, заказал бланки приказов на все случаи жизни от постановки на котловое довольствие — до погребения по морскому обычаю. Таблички на дверях служебных комнат, инструкции дневальному по казарме и прочее были набраны изящным типографским шрифтом и приводили штабные комиссии в благодушное настроение. Интенданты считали его своим человеком: Елкин мог в уме, не пользуясь таблицами, перевести ячневую крупу в шоколад и обратно, к тому же врио помощника распустил слух, что в юности имел три приво-
да в милицию, умолчав, что все они падали на детсадовский возраст. Жуликоватым интендантам импонировала своеобразная биография нашего героя, а начальники продовольственных и шкиперских складов в нем просто души не чаяли. Виталий Владимирович знал их всех по имени-отчеству и всегда являлся с бутылкой «шила».
Именно при Елкине в корабельном гальюне появилась туалетная бумага, а рядом — инструкция, как ею пользоваться.
Нет, совсем даже неплохо жилось Елкину в Северном Париже (так называли Северодвинск), где мужиков в активном возрасте, включая переменный состав, было в четыре раза меньше, чем женщин. По весне прибыла свежая партия девушек из Ивановской области — в городское хозяйство по озеленению и на птицефабрику. На общегородском женском собрании, руководимом все той же Катей Масленко, порешили: Елкина в силу его особых мужских достоинств беречь, занести в Красную книгу и допускать к нему только особ выдающихся: ударниц коммунистического труда, отличниц социалистического соревнования, да и то строго по списку.
Как мы уже убедились, у Елкина не было недостатков. Ну разве что один: страсть к спорам. Со штурманом он поспорил, что выучит наизусть «Лоцию Белого моря» — бились об заклад на ящик шампанского. Виталий дал лишь одну осечку, но ему простили — лоция как никак с начальником РТС, гурманом, а точнее, обжорой, спор вышел о том, кто больше съест макарон по-флотски. Для объективности судейскую бригаду собрали из трех экипажей. Елкин сдался на первом же бачке, но вкуса к спорам не утратил. Эта страсть едва не привела к печальным последствиям.
Ю.ПАХОМОВ
Продолжение следует
