В связи со сменой работы перетряхиваю архивы. Откопал написанное в самолете эссе. (К вопросу о взаимоотношениях прессы и флота). Может, кому интересно будет. Всем, с кем знаком лично - большой привет. Обживусь на новой работе, поеду к "мореманам", сообщу. Не грустить! (это больше мне, чем вам).
ВОЙНА МИРОВ
Совсем недавно состоялся у меня прелюбопытнейший разговор с руководителем пресс-службы одного из флотов страны. Как известно встреча-проводы старых друзей, рюмка за рюмкой, слово за слово – потянуло на откровенность. И не сказать, чтобы специально привередничал, да вдруг возьми да и выпали я фразу – «наша армия небоеспособна». Не по злому умыслу – просто предположил.
Надо сказать, что собеседник мой чина немалого, да и в журналистской среде слывет человеком весьма рассудительным и толковым. Один недостаток – с юных лет «был в обойме», повидал такого, что другим и на несколько жизней хватило бы, был воспитан на заповедных принципах великой и могучей Красной Армии и другой судьбы себе не видел, как преданно и честно Служить.
Можно только догадываться, сколько нервов стоило этому человеку оправдываться перед журналистами в начале 90-х за не продливших контракт подчиненных, скольких выкуренных до фильтра сигарет на рубеже веков, когда читал про «кислород и связь с лодкой» и чуть позже про «два условных пуска», скольких тяжких раздумий над формулировками в подшефную газету о необходимости служить в наши дни, когда половина жалования уходит на проезд к месту выполнения «священного долга».
Он просто привык Служить. Он каждый день пытается найти правильные ответы на вопросы, на которые давно и, конечно, неправильно ответил сам для себя.
Его коллеги, в не меньшем чине, на боевом, допустим, корабле стиснут зубы, кликнут старпома с шилом, часа два побеседуют «мать через мать» и промолчат. О, если бы вы только знали, какой из их молчания получился бы крик!
Мой собеседник не может промолчать. У него работа другая – говорить.
И он выполнил свою работу. Он начал говорить.
Не правда, что ситуация обязывала, полная чушь, что решил «посадить» зарвавшегося гражданского. Он искренне верил в то, что даже не говорил - выплескивал.
- Все так, - сказал он мне,- но если надо будет, то через «не могу», на брюхе харкая кровью, сможем и выполним.
- Все так, - в ответ произнес я,- но где тот предел, за которым закончится наш «человеческий фактор» и в каком уже звании наш…этот…фактор?
Собеседник мой подбоченился, сказал «…кхм» - это он делает, когда знает ответ на вопрос, да ответ-то неправильный, но не сдавался.
Честное слово, в этот момент он мог бы командовать «Варягом»!
- Так по чему же тогда конкурс в военные училища, почему же полон пирс народа на день Флота, а супостаты внимательно шпионят за подготовкой «небоеспособной армии»?
- А сколько выпускников военных училищ подписывают второй контракт? А куда деваться, если только Ваш праздник и остался бесплатным развлечением, а все супостаты давно объединились в один большой супостатский блок и доказывать свою «нужность» им приходиться, только лишь возвеличивая нашу с вами боеспособность и как следствие, опасность?
Я метил в пороховой погреб. Бил, казалось, наверняка.
- Мне, как гражданину, надо знать, – продолжал я,- кто и как защитит меня и мою семью. Кто не даст сбросить бомбу на мой дом, а если, всяко бывает, позволит, то врежет как следует в ответ?! Юноши, которые живут от получки до получки и берут в магазинах продукты в долг? Мужи, давно потерявшие квалификацию из-за отсутствия запчастей и топлива? Мудрые отцы, деды? Кто и что у нас осталось?
Как мне казалось, после такого, либо белый флаг, либо бескозырки на воде. Но «Собеседник» лишь замедлил ход.
Чеканя каждое слово, он произнес:
- Если надо, Я пойду и буду защищать твою семью.
Такого сокрушительно поражения я не терпел еще никогда. Полная капитуляция. Если бы я знал, как должен происходить этот ритуал – вывешивание белого флага, я бы это сделал. Но за всю многовековую историю наши корабли сдавались только два раза, и по понятным причинам, эти события не широко разрекламированы.
Рюмка за рюмкой, время за полночь.
Разговор давно уже шел о капризах погоды и цене на бензин. А я смотрел на своего собеседника и мысленно представлял, как этот «крейсер» чина немалого заходит в базу и аглицкий капитан отдает ему честь.
История возвращается на круги своя.
Еще посидели немножко, да и разошлись по делам своим. И когда разошлись, я только понял, чем именно сразил меня бравый офицер. Он говорил ИСКРЕННЕ. Он не мог соврать. Это как момент истины, когда один корабль против целой вражеской эскадры или один офицер пресс-службы, единственный, кто МОЖЕТ говорить против своего правительства.
Мне, как человеку сугубо гражданскому, никогда не служившему в армии этого не понять.
Я б не смог.
