После очередного приступа чесотки у руководителей с Нового года у нас сократили почту. Остался филиал. Теперь газеты и журналы приходят пачками.
Вчера вот пришел наконец-то Морской сборник №№ 4 и 5.
Выполняю обещание. Продолжение повести и к сожалению окончание.
Почему все хорошее быстро кончается?
С уважением Владимир
ЭХ, ГРЕМИХА, ЖЕМЧУЖИНА У МОРЯ...
ПРОДОЛЖЕНИЕ. Начало см. в № 2 за 2006 г.
Ранним сентябрьским утром атомная подводная лодка
"К-111", умело маневрируя, прошла изуродованные штормом боновые ворота Иоканьгской военно-морской базы, и ошвартовалась у восьмого причала. В этот важный исторический момент в природе все напряглось и притихло, даже ветер опал и на гряде Чаячьих островов перестали орать вечно голодные чайки. С неба что-то такое капало. Елкин взял бинокль, в окулярах всплеснула серая вода, ее сменили подернутые зеленью скалы, по которым карабкались вверх стандартные пятиэтажки поселка Островного. Географию знаменитой Гремихи Елкин уже изучил, и теперь зоркий глаз его искал привязки к местности. В зрелище было нечто мрачно-былинное. Рассказы очевидцев о жизни в этом пункте базирования душу не радовали.
Командир изъял у Елкина бинокль, направил его на причал и слегка присвистнул:
— Мда-а, начальство встречает, есть и оркестр, но в целом — не густо. У них в штабе, видно, эпидемия. Что-то вроде летучего триппера. Помощник, как только суета чуть-чуть уляжется, оденьтесь поприличней и, смешавшись с толпой, бегом в штаб. Обстановку изучать методом агентурной разведки. Перед разговором с комдивом я должен полностью владеть информацией. Комдив новый, контр-адмирал Мур-тазаев, прибыл со Средиземноморской эскадры, фигура он известная, но мне необходим его достоверный психологический портрет. Ясно?
— Так точно!
— Не слышу в голосе энтузиазма.
— Я вхожу в роль, товарищ командир.
— Смотрите, не переиграйте. Где-то в середине процедуры
встречи, когда уже отгремел оркестр, Елкин в новой тужурке и белой рубашечке, проскочив контроль СРБ, оказался у подножья деревянного трапа. Тут его восходящим потоком воздуха вознесло вверх и припечатало спиной к угрюмому, тюремного вида зданию. Заглянув за его угол, он замер, пораженный увиденным: контр-адмирал, стоя с наветренной стороны, внимательно наблюдал, как упитанный щенок играет с матросским яловым ботинком, называемым в быту «говнода-вом». Если бы Чингисхана, когда ему было лет сорок пять, подстричь, побрить в гарнизонной парикмахерской и одеть в форму контр-адмирала, мы бы получили представление о незнакомом начальнике.
Чингисхан, глянув на Елкина, сказал:
— Хорошо собакой быть. Поел — играешь, опять поел, опять играешь. Как ты думаешь?
— Не знаю, товарищ адмирал, я никогда еще не был собакой.
— Воображение нужно иметь. И вообще, кто ты такой?
Виталий Владимирович уже сообразил, что перед ним комдив Мур-тазаев, и потому представился по форме:
— Помощник командира подводной лодки «К-111» капитан третьего ранга Елкин прибыл для прохождения дальнейшей службы во вверенную вам дивизию.
— Елкин? Слышал. Говорят, ты обманным путем хотел адмиральское звание получить?
— Преувеличение, товарищ адмирал.
— Молчи, шайтан, когда комдив говорит! Почему здесь, а не на причале?
— Шумно там...Да и работать нужно, личный состав устраивать.
Муртазаев с интересом посмотрел на него:
— Шума не любишь? Я тоже не люблю. Рапорт принял, руку командиру пожал. О чем говорить? Пусть политработники говорят. На разведку вышел?
Елкин понял: врать комдиву нельзя. Глянул в узкие монгольские глаза, подтвердил:
— Так точно.
— Правильно! Елкин осмелел:
— Что-то у вас пустовато на территории. Карантин?
— Ты в Гремихе первый раз?
— Второй. На «Воровском» заходили, когда шли на стажировку в Лицу.
— Зачем тогда спрашиваешь? Только что «Боровский» ошвартовался. Вся Гремиха на третьем причале. Туземцы, что ты с них возьмешь. Люди радости хотят, разнообразия. А у нас одна радость — служба. Пойдем казарму смотреть.
Казарма выглядела образцово-показательной: инструкции под стеклом, коечки заправлены, прикроватные коврики в точном соответствии с уставом. Муртазаев придирчиво проверил постельное белье, заглянул в тумбочки. У дневального был такой вид, словно его поразил гром. Видно, комдива здесь побаивались.
— Такой казарма должна быть всегда, Елкин. Будет хуже — спущу шкуру. Без шкуры ты будешь очень некрасивый. Как?
— Так точно!
— А теперь гляди сюда. — Адмирал извлек из кармана кальку, расстелил ее на подоконнике:
— Чертежи читаешь?
— Приходилось.
— Новый жилой дом, только что сдали строители. Семейные офицеры получат отдельные квартиры. Ты — самую плохую. Знаешь, почему?
— Нет.
— Чтобы организовал ремонт. Со своей квартирой будешь возиться, глядишь, и другим перепадет. Дети у тебя есть?
— Трое.
— Повтори.
— Имею троих детей мужского пола, товарищ адмирал!
— Тогда отставить, получишь квартиру в доме для многодетных. Там теплее, и жены по очереди за детьми смотрят.
— Мне бы с экипажем...
— Предупреждаю, Елкин, будешь пререкаться, арестую. А теперь иди к командиру и передай, что через час я его жду у себя. И последнее... Чтобы ни один ваш офицер на «Во-ровский» ни ногой. Вы еще права не заработали. Кальсоны носишь?
— Никак нет.
— С этого дня носи. И других предупреди. Лично проверю. Здесь такие ветры — летом задницу отморозишь, а мне офицеры без задницы не нужны. Чем вы тогда думать будете?
Про Муртазаева рассказывали такую историю: талантливый моряк, подводник, ас, он быстро сделал карьеру, став командиром Средиземноморской эскадры. И тут вопреки заповедям Корана вдруг запил. На него плохо действовало обилие американских кораблей в теплой луже, по недоразумению называемой морем. Надравшись, он выходил на мостик и начинал костерить янки на татарском языке, сопровождая слова выразительными жестами. Одна из фотографий «воинственного монгола» попала на страницы какого-то популярного американского журнала, кажется, «Ньюсуик». Вышел скандал.
Главком вызвал Муртазаева в Москву и спросил:
— Скажи, что мне с тобой делать? Контр-адмирал, не дрогнув, изрек:
— Назначить командующим флотом. Вы не пожалеете, товарищ главнокомандующий.
89
Главком удивленно покачал головой:
— Пойдешь командиром дивизии атомных лодок в Гремиху. Выведешь дивизию в передовые, тогда поговорим. И имей в виду, в Гремихе нет сухого закона.
— Зато там не так жарко, — парировал намек Муртазаев.
Командир Иоканьгской военно-морской базы был хорошим моряком, но плохим организатором, да и зона ответственности у него ограниченная. И Муртазаев фактически стал хозяином здешних мест. На отдаленный заполярный гарнизон опустилась тень татаро-монгольского ига.
Воцарению Муртазаева предшествовало знамение: в Иоканьгской военно-морской базе построили дворец культуры, принимать его прибыла специальная комиссия политуправления флота. Пока корабль швартовался, дворец культуры сгорел дотла, одни головешки остались. Члены высокой комиссии походили по пожарищу, повздыхали и решили, что нести культуру в Гремиху дорого и опасно.
Гремиха в те времена являлась одним из удивительнейших мест на земле. Мысль построить в ней военно-морскую базу могла прийти в голову разве что параноику, отсюда и странности. Связь с материком — только водным и воздушным путями, ограниченными суровыми погодными условиями. Случалось, туземцы неделями не получали почты, и тогда над поселком тарахтел гидросамолет, биплан времен Второй мировой войны. Если погода позволяла, самолет усаживался в бухте, если нет, — летчик сбрасывал на городской стадион мешки с почтой. Мешки лопались от ударов о каменистую почву, ветерок разносил письма и газеты по всей Гремихе, люди выковыривали их из снега, собирали по болотам. Положение усложнялось тем, что заполярный гарнизон находился в зоне радиомолчания, ни телевизоры, ни обыч-
90
ные бытовые приемники не принимали, да и спецаппаратура работала плохо.
Наверху кому-то ударила в голову идея построить железную дорогу, идея провалилась, но в поселке долгое время существовала штатная должность начальника железнодорожного вокзала, имелось и лицо, ее исполняющее.
Самым красивым зданием в гарнизоне считался камбуз береговой базы: высокие потолки, венецианские окна, превосходная акустика. В Гремихе под напором ветра обычные-то окна не выдерживали, приходилось устанавливать третью раму, а уж венецианские... Но не только этим характеризовалось замечательное сооружение, к камбузу не были подведены ни водопровод, ни канализация, ни электричество. По замыслу проектантов пищу на камбузе должны были готовить на кострах. Чтобы избежать пожаров, начальство превратило здание камбуза в шкиперский склад. Офицеры и личный состав питались в бараке, где ветром с головы срывало шапки. В жилом городке вода не поднималась выше второго этажа, отопление не достигало четвертого, пятые этажи пустовали, и там поселились привидения.
Оторванная от мира, лишенная телевидения, радио, Гремиха, сама того не ведая, жила по Божеским законам — некое северное поселение добрых самаритян, которые никогда не оставят ближнего своего в беде, не воруют, не лгут, а если и прелюбодействуют, то исключительно по острой нужде. Такие самаритяне, оказавшись на Большой порочной земле, поражали соплеменников своим простодушием и незлобивостью. Из пляжной, похотливо урчащей толпы где-нибудь в Крыму сразу можно было выделить гремиханца по наивным глазам и забывчивости брать на рынке сдачу.
Таким образом, благополучно миновав так и не построенный со-
циализм, они находились где-то уже на пути в Светлое Манящее Бу-дущее.
В Гремихе даже с флорой происходили необъяснимые науке явления. Например, в штабе дивизии в служебной каюте механиков на подоконнике стоял зиго кактус с суставчатыми листьями, на конце которых временами вспыхивали алые цветочки. Механики, понятное дело, дули в каюте спирт, а опивками орошали горшок с растением. Уже через месяц кактус бурно разросся, сочные дольки его набрякли, потускнели, а цветы приобрели алкогольно-синюшный оттенок. Стоило прекратить орошение, как листья спившегося зиго кактуса усыхали, а цветы опадали. Сто граммов разбавленного «шила» возвращали растению цветущий вид.
Вот такая удивительная картина открылась соколиному взору восточного владыки. Другой бы плюнул и стал бы жить, как все. Но не таким был Николай Федорович Муртазаев по прозвищу Чингисхан. Порядок он наводил огнем и мечом, а одновременно строил, возводил, улучшал и облагораживал окружающую
действительность. Именно при нем были воздвигнуты Дом офицеров флота, бассейн, телевизионная станция, а гремиханцы впервые за много лет вспомнили вкус настоящего хлеба.
Первым делом он собрал тыловиков, строителей и сказал:
— Образцово-показательный береговой камбуз должен работать через две недели. Склад для шкиперского имущества построить в тот же срок... или выгоню всех к чертовой матери!
Тыловики и строители глянули на комдива и поняли: точно, выгонит и уволит, а возможно, и прикажет выпороть на поселковой площади кнутом. С него станется. Через десять дней камбуз напоминал учебный зал школы поваров и коков: подвели воду, электричество, канализацию,
установили котлы, мормиты, на обеденных столах — мыслимо ли это? — скатерти, горшки с цветами, а на стенах красочно оформленные нормы котлового довольствия и ласкающая взор наглядная агитация. Превращение шкиперского склада в камбуз на Муртазаева особого впечатления не произвело, он сел во главе стола в кают-компании, поковырял вилкой в закуске, принялся за первое блюдо, отложил ложку и тихо спросил:
— Кто готовил? Такое подводникам есть нельзя.
Через три минуты перед ним вырос здоровенный краснорожий мичман в поварском колпаке.
Комдив брезгливо оглядел его и заключил:
— Десять суток ареста. Посадить сегодня же.
И принялся за второе.
Кока, готовящего второе, постигла та же участь. Прибежал расстроенный майор, начальник продовольственной службы:
— Товарищ адмирал, вы посадили моих коков на гауптвахту. Кто будет готовить?
Муртазаев удивился:
— То есть, как кто? Вы!
А на другой день майора собирали в дорогу. Офицерской гауптвахты в Гремихе не было, и тому предстоял путь на пароходе до Мурманска. Комдив собрал коков с подводных лодок, выбрал самых способных, и подводники с изумлением узнали, что из поставляемых им продуктов можно приготовить соляночку сборную, московский борщ, печь пирожки и оладьи, а по праздничным дням изготовлять торты.
Затем Чингисхан занялся бытоу-стройством. Начал с того, что всех строителей и сотрудников морской инженерной службы велел переселить на пятые этажи блочных пятиэтажек. Привидениям пришлось потесниться, а тепло и воду стали теперь подавать на все этажи без исключения. В считанные дни был
проложен полевой армейский водопровод, по которому на причалы поступала вода, а чтобы трубы в морозы не полопались, их спрятали в деревянные короба, набитые опилками. За каждым экипажем подводной лодки были закреплены двадцать метров короба, команды вместо физзарядки по утрам утепляли, заметали их снегом и следили за сохранностью.
Многие проблемы решались комдивом неожиданно и просто. Например, с обеспечением торпедных стрельб. Корабли обеспечения флот выделял редко и неохотно — до Гремихи двести миль лопатить, себе дороже. Одной солярки сколько сожжешь. У причала, где лепились вспомогательные суда, издавна стояла древняя плавбаза «Аякс». Лет семь посудина не выходила в море, и считалось, что она тут же, на рейде, затонет. Муртазаев вызвал командира плавбазы к себе, приказал в жесткие сроки произвести ремонт, сдать курсовые задачи и выйти на обеспечение торпедных стрельб. И плавбаза заплавала, как миленькая.
Реформы коснулись многих сторон жизни, в том числе и боевой подготовки. Первыми жертвами пали командиры дизельных подводных лодок. Лодки плавали мало, офицеры изнывали от скуки, теряли квалификацию. Какая там учеба? Какие занятия? До вечера бы дотянуть. Одним погожим деньком Муртазаев поднялся на борт средней подводной лодки и приказал командиру выйти в море, в базу командир вернулся уже без допуска к самостоятельному управлению кораблем. Из восьми командиров погорели четверо. Асы-подводники, участники многих походов, возмутились, написали жалобу, из штаба флота посыпались тревожные телеграммы. Тем же вечером все четверо получили по пакету, в которых лежали билеты на пароход и предписание в штаб флота, где им предлагалось пересдать зачеты на самостоятель-
ное управление кораблем. Через две недели командиры вернулись из Североморска подавленные, по их глазам можно было судить, что они стали свидетелями всемирного потопа. Семинары по командирской подготовке превратились теперь в мамаево побоище. Седовласые офицеры, вспомнив курсантские годы, заново научились писать шпаргалки. Некоторые даже пытались выкрасть у Чингисхана план проведения занятий с подготовленными ответами, но коварный азиат в самую последнюю минуту менял тему. Семинары обычно начинались так: восточный владыка усаживался за стол, рыскал глазами беркута по перепуганной аудитории и спрашивал:
— Елкин здесь? Елкин вставал.
— Я знаю, что ты, шайтан, все документы знаешь наизусть! Чтобы не портить картины, убирайся вон. Подменишь оперативного дежурного, а его отправь на занятия.
Офицеры, получившие двойки, тут же переводились на казарменное положение, у служебных комнат выставлялись часовые из «годков», с ними не договоришься. И кривая успеваемости резко пошла вверх.
Рождение собственного телевидения произвело среди населения гарнизона форменный переполох. Появился даже популярный телеведущий — флагманский РТСовец, красавец, обладающий пленительным баритоном.
Информацию для новостей пополнять было неоткуда, газеты приходили с большим опозданием, а сквозь зону радиомолчания пробивались только «голоса из-за бугра», гремихинское телевидение задолго до «перестройки» фактически стало самым свободным и демократическим телевидением в СССР. Красавец-телеведущий погорел из-за чепухи: из-за плохой слышимости перепутал и сообщил телезрителям, что во время визита
Косыгина в одну недружественную страну на него совершено покушение. Политотдел официально запросил командование, как реагировать воинам заполярного гарнизона на происки врага, потому как стихийно началась запись граждан в добровольцы. Прилетела комиссия, РТСовца заменили Володей Жановым, и Гремиха вступила в полосу Великого культурного возрождения.
Как нередко случается в жизни, одна яркая фигура притягивает другую. В Гремиху Жанов «загремел» по какому-то темному поводу, Толком никто ничего не знал, намекали на его связь с женой Члена Военного Совета или какого-то другого большого начальника. В ходу была и другая версия: Володю сослали за стишок с прозрачным намеком на генсека:
Нынче каждый дурачок надевает свой значок.
Выдающийся дурак получает третий знак!
Не простой, а золотой — слава партии родной!
Володя был кудряв, спортивен, а голубые, с сумасшедшинкой, глаза излучали поток такой энергии, что от взгляда его на тротуарах подтаивал снег. Назначен он был на скромную должность пропагандиста политотдела дивизии, но фактически стал главным затейником (слово «шоумэн» тогда еще не было известно) отдаленного гарнизона. Между Муртазаевым и Жановым установилось что-то вроде соперничества. Чем фантастичней выглядела выдвинутая Володей идея, тем активней внедрял ее в жизнь суровый комдив.
Круг интересов Володи Жанова был столь необычен и разнообразен, что вскоре Гремиха превратилась во всесоюзный центр развлечений, что-то вроде советского Лас-Вегаса, но без игорных домов, наркотиков и легальной проституции. В ДОФе устраивались балы, конкурсы бальных танцев, литера-
турные вечера, встречи с интересными людьми. В одночасье возникли и заработали: «Ассоциация озеленителей Гремихи», «Товарищество по выращиванию экзотических растений», «Общество любителей камня». В базовой многотиражке появилась рубрика «Бутылочная почта». Заполярный гарнизон охватило что-то вроде легкого коллективного безумия. С Большой земли на вспомогательных судах завозили плодородную почву и саженцы карликовых березок, — ветер безжалостно вырывал деревца с корнем, но это не останавливало энтузиастов. Перед зданием штаба дивизии, в укрытом от непогоды месте, Жанов посадил яблоню. В это трудно поверить, но через два года дерево зацвело. Мичман Черняк из обломков найденных в тундре самолетов времен войны соорудил оранжерею. В ней он выращивал непристойного вида огурцы, фиолетовую марсианскую капусту и величиной с горошину помидоры. В оранжерее проводились занятия биологического кружка поселковой школы. По весне один отряд пионеров бродил вдоль речки Гремиха в поисках золотого корня, другой на побережье собирал бутылки в надежде разыскать среди них старинные, запечатанные сургучом сосуды с письмами потерпевших катастрофу моряков (бутылочная почта). В основном попадались бутылки, заткнутые счетами из ресторана теплохода «Вацлав Боровский». Случались и оригинальные находки, как, например, записка, состоящая всего из двух слов: «За что?»
Члены «Общества любителей камня» выворачивали в тундре валуны, осевшие после ледникового периода, — ими украшали подъезды домов. В карьере за территорией сухого дока под руководством Володи Жанова велась добыча драгоценных камней. Во многих домах появились шлифовальные станки для огранки самоцветов.
93
Обитатели заполярного гарнизона с нетерпением ожидали утра, когда на голубом экране появится Жанов. После короткой сводки новостей он объявлял культурную программу на день, что-нибудь вроде: «Сегодня в Доме офицеров флота состоится первый тур конкурса красоты «Мисс Арктика». Куда там нынешнему «Полю чудес». В начале семидесятых годов Вова Жанов организовал викторину «Дом и корабль», где, например, женщинам предлагалось ответить на такой вопрос: «Какова последовательность ваших действий, если одновременно в дома дали горячую воду, а в военторговском магазине выбросили дефицит?» Лучшие операторы штаба дивизии, используя вычислительную технику, не смогли ответить на этот вопрос, а греми-ханки не только ответили, но и практически продемонстрировали свою сноровку. А это было непросто: нужно успеть вымыться самой, выкупать детей, а в промежутках несколько раз смотаться за шесть километров в магазин, чтобы не пропустить очередь.
А Новогодние огоньки? Особенно запомнился один: на нем была разыграна оригинальная лотерея, где в качестве главного приза выставлялась роскошная женская мутоновая шуба. Лотерейными билетами служили гардеробные номерки. И каково же было всеобщее негодование, когда главный приз выиграла жена начальника военторга. У нее шуба уже была, да не одна! Надо же! Когда счастливая обладательница приза вышла на сцену, зал зароптал. Матрона, самодовольно улыбаясь, развернула перевязанный лентой пакет, облачилась с помощью Жанова в шубу и растерянно уставилась на него: «Так это же моя, из гардероба! Я в ней пришла!» Зал нельзя было успокоить. Жене начальника военторга, чтобы поднять настроение, вручили поощрительный приз с намеком — полуметровый огурец из оранжереи мичмана Черняка.
Культурная революция встряхнула даже местных туземцев-лопарей. Национальная спортивная программа, разработанная Жановым, включала гонки на оленьих упряжках и соревнования, кто больше всех выпьет «огненной воды». Мастера по второму виду единоборств в Гремихе были классные, но всех посрамила сосланная на остров Витте еще до революции бомбистка Клара Пи-хель. Девяностолетняя старуха, не доверяя судейской коллегии, сама пересчитала павших противников, подписала судейский протокол и лишь после этого отправилась спать.
Эпоха правления Муртазаева оставила после себя удивительные свидетельства: в Арктике было отмечено потепление климата, необычная подвижка льдов, число дисциплинарных проступков резко пошло на убыль, возросла рождаемость, снизилась заболеваемость паразитарными и венерическими заболеваниями, а два выпускника Высшего военно-морского училища имени Фрунзе по собственной воле изъявили желание служить в Гремихе.
Муртазаев никогда не повторял своих указаний дважды. В случае если его указание не выполнялось, он вызывал провинившегося и говорил приблизительно следующее:
— Ты, шайтан, комдива не уважаешь. С тебя нужно бы штаны снять, да набить морду, но я гуманист. Пять суток ареста!
Офицерскую гауптвахту строили хозспособом, потому как на флоте этот объект систематически выбрасывали из титула, полагая, что Гре-миха сама по себе является совершенным исправительным заведением.
Ю. ПАХОМ ОВ
Продолжение следует
ЭХ, ГРЕМИХА, ЖЕМЧУЖИНА У МОРЯ...
ОКОНЧАНИЕ. Начало см. в № 2—4 за 2006 г.
Как ни крути, а в Гремихе Елкин прожил лучшие годы жизни. Алевтине Саввичне тоже это местечко глянулось — ей к суровому Северу не привыкать. Особенно пацаны обрадовались. В Гремихе их так и называли — «банда Елкиных». Часовые у склада с боеприпасами при виде троицы стреляли вверх и орали: «Стой, кто идет!», чтобы предупредить хищение взрывоопасных веществ. После того как малолетние террористы подбросили взрывпакет в выгребную яму уборной в военно-строительном отряде (солдат потом неделю отмыть не могли), Алевтина Саввична вызвала из Архангельска маму. Пока Елкин-старший бороздил моря, теща перезнакомилась со всем поселком, нашла общий язык с рыбнадзором и организовала браконьерский лов семги. В промежутках между этой бурной деятельностью воспитывала внуков. Порола только Владимира и Савву, Никона остерегалась — тот рос задумчивый. В семь лет прочитал произведение В.Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» и заявил, что это компиляция на студенческом уровне. Его из первого класса сразу перевели в четвертый, но и там ему было скучно. Учителя разрешили ему приватно посещать уроки в старших классах. У преподавателя физики, заслуженного учителя РСФСР, случилась истерика, когда Никон заявил: «Утверждение, что Ньютон открыл закон всемирного тяготения в момент, когда на него упало яблоко, — глупость. При падении мелких предметов на голову большие идеи не возникают. Скорее, Ньютон упал с дерева на яблоко». А на уроке природоведения вышло и того хлеще: «Экономика должна быть экономной! Такую фразу может только дурак сказать! Необходимо, пока не поздно, интегрироваться в рыночную экономику». Вот тогда теща его в
первый раз выпорола. Никон орал на весь поселок: «Бабушка, вы нарушаете права человека! Наверное, вы и о Хельсинкском соглашении не слышали?» «Не молоти попусту языком, — внушала бабка, — язык не лопата. Я тебе покажу соглашение!»
После восьмого класса Никона взяли в Москву, в школу для особо одаренных детей (теща вместо «одаренных» упорно говорила «ударенных»). Мать Елкина к тому времени ушла в мир иной, мальчика прописали в квартире родителей отца, и он стал жить вместе с дедом. Дед — коммунист с пятидесятилетним стажем, значок в петлице, Никон — сторонник либерально-демократического направления. Так, впервые в СССР, пока диссиденты испуганно шептались на кухнях, в квартире на Кутузовском задолго до перестройки была создана двухпартийная система. Оппоненты сосуществовали мирно. Охлаждения в отношениях наступали тогда, когда внук обыгрывал деда в шахматы. Дед был чемпионом Москвы среди инвалидов второй группы, играл на уровне мастера спорта и проигрыш переживал тяжело. Тогда в квартире на несколько дней устанавливалась враждебная тишина, дед называл внука на «вы» и отпускал язвительные замечания по поводу невымытых тарелок.
В Гремихе имели место и другие немаловажные события. Боцман Черняк очередной отпуск провел в Северодвинске и привез оттуда в качестве жены Екатерину Владимировну Масленко. Свадьба в гарнизоне едва не завершилась катастрофой. Праздновали несколько дней и чуть было не разморозили котельную. А сколько было выпущено сигнальных ракет, сожжено фальшфейеров! Один поддавший ракетчик предложил в честь союза любящих сердец нанести по Северному полюсу ракетный удар. Еле отговорили.
По звонку из инстанции Екатерине Владимировне выделили квартиру в доме, где проживали Елкины, этажом выше. И теперь «банда Ел-киных» в случае осложнения обстановки укрывалась в семье Маслен-ко-Черняк, где им периодически предоставлялось политическое убежище.
Карьера у Елкина до поры складывалась хорошо: через полтора года старпом, командирские классы, а вскоре Градов, уходя на повышение, сдал ему лодку. Подлинного расцвета «сто одиннадцатая» достигла, когда замполитом на нее пришел Михаил Михайлович Петров. Петров имел длинноватое, но вполне определяющее его суть, прозвище «Мишка, Мишка, где твоя улыбка!» (строка из популярной тогда песенки). Коренастый, крепко сбитый замполит улыбался всегда, он улыбался, когда лодка, уходя от преследования, провалилась на запредельную глубину, когда застряла во льдах и когда у Шпицбергена чуть было не поцеловалась с американским атомоходом. Его ослепительная улыбка вселяла в людей уверенность, и каждый день личный состав ожидал сюрприза. То по трансляции объявляли, что сегодня на обед первое блюдо приготовлено заместителем командира корабля по политчасти, то сам Петров сообщал, что после ужина в кают-компании выступит трио чечеточников, танец будет транслироваться по радио. Всего не перечислишь.
В отличие от всех замполитов Вооруженных Сил СССР Петров не любил политзанятий, терпеть не мог боевых листков и другой наглядной агитации. Думается, он был последним утопистом в ВМФ, полагая, что живое слово и личный пример — ключ к решению всех проблем.
К сожалению, Петров на лодке пробыл недолго. Северный флот посетил Генеральный секретарь, для его встречи со всего флота были собраны офицеры, умеющие улыбаться. Встреча происходила на крейсере «Мурманск». Увидев Петрова, Генсек воскликнул: « Какой хороший парень! Ты где служишь, сынок?» «В Гремихе, товарищ Верхов-
ный главнокомандующий!» « Почему в Гремихе? Это же черт знает где, на Аляске! Нам такие веселые парни в Москве нужны. Дефицит, понимаешь. Кстати, ты не можешь мне показать, где здесь туалет?»
Из гальюна замполит вышел уже контр-адмиралом и с ордером на квартиру в Москве, а Гремиха долго оплакивала потерю.
Про «годков щи ну» и всякие там «неуставные взаимоотношения» на «сто одиннадцатой» слухом не слыхивали. Командиры как-то зажали Елкина в углу и потребовали, чтобы открыл тайну, как ему удается избежать этих нежелательных явлений. Елкин, озираясь по сторонам, шепотом сказал:
— Братцы, чур, не продавать. Весь этот мордобой из-за социалистического соревнования происходит. Мы это зло на лодке искоренили. Замполит пишет какую-то туфту в политотдел, а там, дурачки, радуются. Ну, подумайте, как может минер с доктором соревноваться? Кто больше торпед выпустит? Или кто больше аппендиксов отхватит? А сигнальщик с коком? Это же фуфло! Оттого и взаимная неприязнь.
— С социалистическим соревнованием ясно, убедил, — перебил его самый авторитетный командир, — глупость и надувательство. Дальше?
— Дальше? — Елкин ухмыльнулся. — Дальше — порка.
— То есть как это? — изумились в один голос командиры.
— Обычно. У меня этим делом боцман Черняк занимается. Он сам москвич, а родня у него на Кубани. Оттуда периодически поступает лоза. Рулонами. Политотдельцы заинтересовались, а я говорю: лозу раскладываем по отсекам для запаха. Поднимает чувство патриотизма. Поверили.
— А где порете? — деловито поинтересовался самый молодой, а потому и самый решительный командир.
— В медицинском отсеке, на операционном столе. Укладываем провинившегося на стол и вжик, вжик, по-отцовски. На лодке разработаны специальные нормативы примене-
ния телесных наказаний в различных степенях боевой готовности и в случае применения противником оружия массового поражения. За «сту-качество» столько-то розг, за нетоварищеское отношение к женщине — столько-то, за неуставные взаимоотношения — соответственно. Публика в один голос грянула:
— Ты гигант, Елкин-Палкин. Золотой опыт нужно распространять по флотам.
Между тем имя Елкина стало обрастать легендами. Вот одна из них: английский фрегат установил контакт с советской атомной подводной лодкой, долго гонял ее, увлекся и влетел в наши территориальные воды. И тут охотник и жертва поменялись местами, — лодка стала гоняться за фрегатом, да так, что англичанин дал в эфир открытым текстом паническое сообщение: «Меня преследует советская субмарина, ее командир сумасшедший, боюсь тарана...» Последняя радиограмма гласила: «Субмарина нагоняет, оказался в зоне рыбацких сетей, намотал на винты, потерял ход, дрейфую...»
Главком ВМФ, разглядывая карту, спросил оперативного дежурного:
— Что за лодка в том квадрате?
— «К-111», товарищ главнокомандующий. Командир капитан второго ранга Елкин.
— Знакомая фамилия. Это не тот, что на всех конференциях с критикой руководства выступает?
— Так точно. И, будучи старшим лейтенантом, ухитрился получить звание капитана третьего ранга.
— Как же, помню. При мне было, порученец министра напутал. Повзрослел, видно, Елкин. У него еще прозвище такое... лесное.
— Елкин-Палкин.
— Вот-вот. Взглянуть бы на него...
— Придет с моря, вызовем, товарищ главнокомандующий.
— Нет уж, увольте. Мне и без Елкина страшные сны по ночам снятся. А где фрегат?
— Дрейфует в наших территориальных водах. Я вызвал международников, они связались с Министерством иностранных дел, ноту протеста готовят.
— Пускай готовят. А вообще этот Елкин лихой командир, он же специально англичанина в сети заманил. И подо льдом он больше всех ходил.
Оперативный ВМФ тут же звякнул в Гремиху своему однокашнику командующему флотилией, мол, Елкина сам главком похвалил, пусть крутит для ордена дырку в кителе.
Командующий вздохнул:
— Эх, милый, этот дурак давно уж должен в героях ходить, но он в самый последний момент такое выкинет: хоть стой,хоть падай.
Шесть подледных походов совершил Елкин и за каждый можно было дать Героя. Елкину не дали. А как представить к высшей награде Родины человека, который на партконференции во всеуслышание вдруг заявляет: «Если бы у меня на лодке все были отличниками боевой и политической подготовки, мы утонули бы прямо у пирса. Потому как отличники — сплошная туфта. И вы это знаете!»
Как известно, нет пророка в своем отечестве. А супостаты Елкина отмечали. Когда Покрышкин появлялся в небе, немцы по радио оповещали своих летчиков: «Ахтунг, ах-тунг! В воздухе Покрышкин!» Если под паковый лед ныряла «сто одиннадцатая», от шпиона, аккредитованного в Гремихе, в эфир шло похожее предупреждение: «Внимание, подо льдом командор Елкин! Проявлять максимальную осторожность!»
Шестой поход выдался особенно тяжелым. Встречать лодку прибыл командующий флотилией. Елкин сошел по трапу и, прихрамывая, направился к начальнику с традиционным докладом:
— Товарищ вице-адмирал, подводная лодка «К-111» благополучно вернулась в базу! Поставленные задачи выполнены, материальная часть в строю, личный состав здоров. После пополнения запасов готов выполнить любую задачу... Аварий и происшествий не было.
Командующий глянул на лодку, на зияющие пробоины в легком корпусе и горестно покачал головой:
— А это что, Елкин-Палкин?
Командир оглянулся:
— Надо же! А я и не заметил! Вот что значит отечественная техника: советское — всегда лучшее. Кстати, Фома Аквинский говорил: « Если бы высшая цель капитана состояла в том, чтобы сберечь свой корабль, он никогда бы не вывел его из гавани».
— Как на самом деле было, Фома?
— Около Земли Франца Иосифа меня поджидал «Академик Келдыш». Всплыли — ночь, врубил носовой якорный огонь и вижу: прямо передо мной глыба льда величиной с дом. Какая тут связь? Без выдвижных устройств можно остаться. Нырнул, и бежать на юг. Разыскал полынью, в перископ видно облака, легонько подвсплыл — прозрачный лед-ни-лос. Только в третьей полынье удалось выйти на связь. За ропаки задел, вот и поцарапался. Акустическая станция не повреждена, а легкий корпус подлатаем.
— Хромаешь почему? Ногу повредил?
— Нет, товарищ командующий. Штаны с трудом натянул, вышел на мостик, вздохнул и все пуговицы отлетели. Доктор мне бинтом штаны подвязал, а бинт сполз. Шел к вам на доклад, а в голове одна мысль: вдруг штаны потеряю?
— Эх, Елкин-Палкин! Ну как я тебя теперь к Герою представлю?
— Я-то ладно, а вот механику орденок в самый раз. Заслужил! И жена у него молодая. Всяко приятно быть женой орденоносца.
— Хорошо. Освободишься — ко мне.
— Есть. А что-то моего комдива не видно?
— В госпитале. Инфаркт.
— Быть того не может.
— Я тебе когда-нибудь врал?
— Виноват, товарищ командующий. Навестить его можно?
— Конечно.
— Алевтина как?
— Геройски переносит тяготы воинской службы.
— А пацаны?
— Лучше не спрашивай. Стекла в учительской вышибли и в женскую раздевалку заглядывали.
— О, Господи! Дурная наслед-
ственность. Меня из детского сада за то же самое два раза исключали.
— Иди штаны переодевай, герой. Я за тобой машину пришлю.
— Вот за это спасибо. А то я по земле ходить разучился.
В госпитале у двери палаты-люкс, где лежал командир дивизии, на краю стула притулилась медсестра со шприцом. Сестра — соседка по лестничной площадке, подружка Алевтины.
— Марина, ты чего здесь сидишь?
— А то ты комдива не знаешь. Укол в девятнадцать ноль ноль. На минуту раньше зайдешь — выгонит, на минуту позже — не пустит.
Елкин глянул на часы:
— Еще шесть минут. После укола адмирал, боюсь, будет некоммуникабелен. Лучше сейчас заскочу.
Увидев Муртазаева на койке, Елкин от удивления разинул рот:
— Николай Федорович, лежа вы как-то странно выглядите. Противоестественно.
Комдив заулыбался:
— Явился, шайтан! Правильно говоришь, лежачий комдив — глупость. Один ты меня уважаешь. Терапевту говорю: ты дурак, у меня не может быть инфаркта. А он мне: хорошо, я дурак, а электрокардиограф тоже дурак? Что такое электрокардиограф знаешь?
— Слышал. Не верю я докторам.
— И правильно делаешь! Умный ты человек, Виталий. Я бы с легким сердцем на тебя дивизию оставил, но больно уж ты неудобный человек. Даже неудобнее, чем я. Сплавал нормально?
— Нормально. Чуток легкий корпус поцарапал.
Вошла медсестра:
— Николай Федорович, поверни-теська на бочок.
Муртазаев поморщился:
— Вот так, Елкин-Палкин. Всю жизнь я медицину раком ставил, а теперь меня поставили. Но не это главное. Ты мне вот что скажи: почему, если у человека глупая голова, отвечать должна задница?
— Удивляете вы меня, товарищ адмирал. Да ведь это же основной философский закон!
— Вот видишь, все тебе ясно. А я только сейчас понимать стал. Иди, красавица, у нас с командиром секретный разговор.
Сестра, подмигнув Елкину, вышла.
— Выпить хочешь? — шепотом спросил Муртазаев.
— Конечно хочу, — тоже шепотом ответил Елкин.
— Отодвинь тумбочку, там бутылка с коньяком. Я докторам сказал, что держу в тумбочке мобилизационные документы на случай войны. На три метра не подходить. Рюмок нет, придется из горла. Ты еще не разучился?
— Нет, вроде.
— Тогда вперед, шайтан тебя подери.
Елкина все же представили к званию Героя Советского Союза. А тут, очень некстати, на флоте случилась научно-практическая конференция противолодочников по проблемам гидроакустики. Конференцией руководил первый заместитель главкома. В президиуме командующий флотом, ведущий противолодочник вице-адмирал Волдаев, адмиралы, офицеры и известный авторитет в области гидроакустики, академик — лысый такой старичок с лицом Ту-танхамона, если бы тот дожил до старости.
Конференция тянулась вяло, докладчики читали, как по писаному, вопрос давно навяз в зубах. Командующий флотом оглядел зал и спросил:
— Что-то я сегодня Елкина не слышал? Он в зале?
— Так точно, товарищ командующий. Я бы встал, но меня держат.
— Как держат?
— Двойным захватом. Так, кажется, прием называется.
Елкина и в самом деле прижал к стулу всей своей мощью командир подводного ракетоносца Климчук. Когда конференция началась, он сказал Елкину: «Полезешь на трибуну, башку сверну. Тебе на Героя послали, а ты опять будешь начальство критиковать. Сопи в тряпочку!»
Командующий засмеялся:
— Прямо дети малые. Климчук, отпусти Елкина. Без него конференция не конференция. Вон в третьем ряду спят товарищи без зазрения совести.
На трибуне Елкина никогда видно не было, один только нос торчал. Он пыжился, вставал на цыпочки, и оттого голос у него получался ядовито-ернический:
— Всем известно, что проблемы гидроакустики решаются у нас крайне медленно. Меня всегда удивляло, почему этой важной областью знаний у нас руководят либо бывшие артиллеристы (взгляд в сторону вице-адмирала Волдаева), либо вообще глухие.
Зал одобрительно загудел. Академик достал из кармана слуховой аппарат, надел его и радостно заулыбался. Маленький офицер на трибуне напоминал ему иллюстрацию к повести Гоголя «Нос».
— Серьезные претензии у меня и к нашим ученым, разработчикам современной техники, — продолжал Елкин. — Особенно плохо обстоит дело с прикладным использованием научных достижений. Да и с теорией не все благополучно. В результате мы отстаем от супостатов, как минимум на порядок. Вот, смотрите.
Елкин развернул обратной стороной карту обстановки, висевшую на никелированном штыре, достал какую-то штучку из кармана и стал ею писать.
— Ты что делаешь? — возмутился начальник оперативного отдела, хозяин карты.
Елкин пожал плечами:
— Так ведь не на чем. И потом это губная помада, а она, как утверждает жена, смывается.
В зале захохотали. Улыбнулся и заместитель главкома, сам в прошлом подводник. Елкина он знал хорошо.
То, о чем говорил Елкин, не понял никто, кроме старого академика. Академик сидел и с досадой думал, что этот коротышка одним движением ластика может стереть его имя со страницы истории оте-
чественной науки. «Почему такая блестящая идея пришла в голову ничтожеству?» — тоскливо размышлял он. А другой, жесткий, привыкший к борьбе человек, твердил ему в слуховой аппарат: «Придуши, хлопца, придуши, пока не поздно!» Академик представил свой московский кабинет, «кремлевку», голос друга, члена Политбюро, курировавшего оборонную промышленность, и улыбнулся. Зал воспринял улыбку выдающегося ученого как одобрение и зааплодировал.
Стоит ли говорить, что вскоре в канцелярию Президиума Верховного Совета СССР поступило распоряжение: Указ о присвоении Елкину звания Героя Советского Союза выбросить в корзину?
Дальнейшие сведения о жизни нашего героя отрывочны, много в них небылиц, всякой несуразицы. Доподлинно известно, что Елкин прослужил в Гремихе девятнадцать лет, в предписанные законом о прохождении воинской службы сроки ушел в запас и отбыл на постоянное жительство в Москву. В середине девяностых годов явился к нему из Люберец бывший боцман, а ныне мичман в отставке Черняк и предложил организовать акционерное общество с ограниченной ответственностью. И название придумал — «ЧУМО», что расшифровывалось так: «Что угодно можем организовать».
Фирма «ЧУМО» бралась за любую работу, будь то торговля рыбой, устрицами, установка коммуникаций всех систем или редактура текстов предвыборных выступлений кандидатов в Государственную думу. По моральным и этическим соображениям отвергались заказные убийства, торговля наркотиками и живым товаром. Среди предпринимателей «ЧУМО» пользовалось большим авторитетом: работа выполнялась качественно, в срок и дешевле обычных расценок.
С «ЧУМО» внештатно сотрудничал контр-адмирал в отставке Михаил Михайлович Петров. Его пригла-
шали, когда нужно было поставить улыбку кандидату в президенты или депутату Государственной думы.
Фирма благополучно пережила дефолт, и лишь временный отъезд генерального директора несколько омрачил настроение компаньонов, но не надолго. И все же вечерами порой было скучновато. Когда начинало тошнить от телевизора, Елкин подходил к окну, глядел на мигающий огнями Кутузовский проспект и думал, что в Гремихе даже огни были другие, теплее что ли, вспоминал иссеченные ветрами сопки, излучины мелкой и стремительной речки, причалы, замершие у них подводные лодки и тосковал.
Елкин мечтал, как по весне поедут они с Алевтиной в Архангельск, в свое родовое поместье в Солом-бале — встречать их теперь некому, теща давно упокоилась на городском кладбище. Приятно будет срывать тяжелые сырые доски с окон, топить печь, смолить лодку, а вечерами подолгу сидеть на скамейке со стариками, слушая их округлую, с меткими словечками речь. Летом в родительское гнездышко слетятся сыновья Владимир и Савва с женами, детьми. Иногда на правительственном самолете прилетал Никон. В городе тогда стоял страшный переполох, в целях безопасности в тундру временно выселяли всех «лиц кавказской национальности», по всей Соломбале рыли окопы, а вечерами по городу прогуливались бойцы ОМОНа и СОБРа. Соломбальские старики говорили Елкину: «Ты дак скажи своему обалдую, что у нас претензиев к властям нет, как жили без них, так и но-неча проживем. Лишь бы хлеб и водка подешевели. Да за ребятеш-ками приглядеть нужно, озоруют, совсем от рук отбились. И учителкам негоже комбикормом кормиться, не скотина, поди. А так все добро да хорошо...»
Ю. ПАХОМОВ
