ЭХ, ГРЕМИХА, ЖЕМЧУЖИНА У МОРЯ...
В бригаде ремонтирующихся подводных лодок шло строевое собрание офицерского состава. Тема: «Дисциплина и меры по ее наведению». Доклад делал комбриг капитан первого ранга Гольцов по прозвищу Канин Нос. Носище у него был и в самом деле замечательный, почти такой, как у Елкина.
— До чего доходим, товарищи офицеры, — рокотал комбриг, — вчера командир военно-морской базы на совещании руководящего состава привел пример. Молодой офицер в женском общежитии на Профсоюзной улице привел себя в нетрезвое состояние, более того, на спор на руках сошел по лестнице и вышел во двор. Там собака на цепи сидела. Так она с перепугу в будку спряталась. А этот молодчик залез в будку и укусил собаку за ногу. Хозяин иск подал. И кто же вы думаете этот негодяй? — Канин Нос обвел глазами аудиторию.
И тут выскочил начпо бригады капитан второго ранга Клендухович, потомственный интеллигент, единственный в бригаде, кто посещал в Доме культуры концерты симфонической музыки.
— Есть у нас любители поспорить! Известны! Елкин в зале?
Елкин встал, опустил голову.
— Полюбуйтесь на него! На днях этот комсомолец поспорил с товарищем, что съест учебник «История КПСС». Так, может быть, товарищ Елкин, вы и собачку за ногу тяпнули?
— Нет. Историю не ел и собак не кусал. Даю честное слово офицера.
Внезапно в разговор включился замполит подводной лодки «С-60» Вдувайло. Ему, кроме пенсии, ничего впереди не светило, поэтому он резанул с места напрямую, по-партийному:
— Почему вы на офицера вверенной мне подводной лодки напраслину возводите? Елкин — передовой офицер, отличник боевой и политической подготовки, готовится к вступлению в партию, а вы его позорите. Поищите лучше у себя в политотделе тех, кто порядочных собак кусает.
Зал удовлетворенно загудел. Комбриг почесал кончик носа и сказал с досадой:
— Да перестаньте вы лаяться. Известна фамилия этого фокусника. Твердохе...виноват, Твердохренов. На губе уже сидит. Адмирал приказал усиленную охрану выставить. ЭтотТвердохеров, тьфу, твою мать... ухитрился с губы в Архангельске сбежать через это, — Канин Нос взял бумажку, прочитал и с удивлением уставился в зал, — через канализационное отверстие. Короче, сквозь унитаз проскользнул.
В зале захохотали.
— Чего ржете? Послужите с мое, не такое увидите. А что плохого в споре? В споре, как известно, рождается истина. Я, если хотите, Елки-ну бутылку коньяка проспорил.
Зал заволновался.
— Вечером, обхожу казарму, заглянул в служебную комнату, а там Елкин сидит, журнал боевой подготовки оформляет. Я спрашиваю: «Верно, что ты «Лоцию Белого моря» наизусть выучил?» Он мне: «Верно». А спорим, говорю, на бутылку коньяка, что не скажешь, что на сорок второй странице в верхнем левом углу написано. Он глаза закрыл, пошевелил губами и пошел чесать. Я бегом в свой кабинет, схватил лоцию, открыл: один к одному. Что поделаешь, слово комбрига — закон. Я за коньяком к начальнику военторга домой ездил.
— Неужели Елкин взял бутылку? — спросили из зала.
Канин Нос вздохнул:
— Взял, паршивец.
Лимпопо обещание «завязать» не сдержал, выкрал у Елкина ключи от сейфа, где хранилась канистра со спиртом, и к вечеру регулярно входил в состояние стойкой невменяемости. Утром тоже был весьма несвеж. Командир отбыл в Североморск на сборы и, случалось, когда офицеры были в разгоне, некому было уволить свободных от вахт и нарядов в город. Тогда старшины подключали жену старпома — благо, жила она в соседнем доме. Отхлестав муженька по щекам, она выстраивала личный состав в коридоре и выдавала увольнительные, наказывая избегать случайных связей и внимательно переходить проезжую часть дороги.
Елкин в первый раз в жизни затосковал. Старший помощник командира разрушал его представление о военно-морской службе. К тому же Виталия не устраивали перспективы вечно служить на «чугунках» — так на флотском жаргоне называли дизельные подводные лодки, у которых автономность всего сорок пять суток и скорость под водой во время поиска не превышает четырех узлов. Елкин мечтал об атомном флоте, подводных крейсерах, океанских плаваниях. Американцы уже вовсю шастали под паковым льдом. Атомная подводная лодка «Наутилус» под командованием Уильяма Андерсона еще в пятьдесят восьмом году совершила трансполярный переход из Тихого океана в Атлантический под ледовым покровом через Северный полюс, а он, Елкин, торчал на «чугунках», да к тому же в ремонте.
Вернулся командир, устроил офицерам разнос, а Лимпопо в приказе комбрига схлопотал неполное служебное соответствие. Яров бушевал неделю, а потом вызвал Елкина к себе:
— Как служится, Елкин? Вашей работой в качестве врио помощника командира я доволен. А теперь, что вы думаете об обстановке на корабле?
— Вы же видите...
— Вижу. Почему старпома не уберег?
— Он мне не подчинен.
— Спирт по-прежнему не пьешь?
— Не пью.
— Короче, старпома кладут на лечение от алкоголизма, потом у него отпуск. Так что впрягайся! С вопросами ко мне можешь обращаться в любое время суток. Матом ругаешься?
— Избегаю. Но, в общем, обучен.
— Возьми уроки у механика. Он специалист. И подготовь задницу: драть тебя буду, как ту самую Сидорову козу. Для твоей же пользы.
Именно Елкин в ту пору породил флотскую легенду, которая и сейчас в ходу у отставников, нашлись щелкоперы, которые использовали сюжетец в своих писаниях. И мало, кто знает, как было на самом деле.
...Подводная лодка «С-60» после ремонта сдала курсовые задачи, прошла ходовые испытания, теперь ей предстояли торпедные стрельбы в полигоне. Какие там стрельбы! Так, «пузырь» дать и, чтобы торпеда вышла. А тут на флот нагрянул министр обороны, пришел на Белое море с главкомом на крейсере. Беломорская военно-морская база, понятное дело, поднята по тревоге, учения. Министр спрашивает главкома: «Что за подводная лодка в полигоне?» «С-60», корабль вышел из ремонта, обычное дело» — пояснил главком. «Стрелять может?» «Конечно». «Вот и пусть стреляет. Посмотрим, как они справятся».
«С-60», к счастью, отстрелялась на «отлично». Министр приказал вызвать на крейсер командира подводной лодки и весь расчет. Елкин второпях надел китель соседа по каюте — штурмана, капитан-лейтенанта, и в таком виде предстал перед начальством. Министр объявил командиру благодарность, раздал ценные подарки. Елкин ему почему-то особенно понравился, он похлопал его по плечу и сказал; « А тебе, минер, за отличную стрельбу, присваиваю очередное воинское звание досрочно. На атомных лодках служить хочешь?» Елкин гаркнул: «Так точно, товарищ Маршал Советского Союза!» Министр обороны по-
вернулся к главкому: «Нужно удовлетворить просьбу, Сергей Георгиевич. Такие молодцы Родине нужны». Лодка вернулась в базу устранять недоделки, а через месяц в коридоре казармы услышали вопль командира «шестидесятой»:
— Где этот Елкин-Палкин! Где этот аферист?
Минер нашелся, возник перед командиром, на всякий случай представился:
— Старший лейтенант Елкин. Искали?
Яров внимательно осмотрел Ел-кина и изрек:
— С той поры, как твоя баба меня нокаутировала, я вроде бы части ума лишился.
— А в чем, собственно, дело, товарищ командир?
— А в том, дорогой Виталий Владимирович, что из старлеев приказом Министра обороны ты произведен в капитаны третьего ранга. Такого нахальства флот еще не видывал.
— Что же тут удивительного? — ответил наш герой. — Нашелся, наконец, человек, который оценил меня по достоинству, да и тот министр.
О том, что кителек не свой надел и тем ввел порученцев министра обороны в заблуждение, Елкин, понятное дело, из соображений личной безопасности, скрыл. Да и не поверил он в такие немыслимые щедроты начальства.
— Да, Елкин-Палкин, от скромности ты не умрешь, — командир сокрушенно вздохнул. — А мне, что прикажешь теперь делать? На какой должности тебя содержать?
— Посмотрите, ничего не произойдет. Это же шутка. Пошутил министр.
Яров покатал желваки на скулах и отрезал:
— Иди в канцелярию и распишись в приказе, бандит. Погоны вручу перед обедом.
Вот такая случилась невероятная история. Было у нее, конечно же, и продолжение.
Белой сумеречной ночью «шестидесятая» ошвартовалась в Ягель-
ном. Постоянный пункт базирования внешне не радовал: сопки слева, сопки справа, кубики пятиэтажек, комарье. Елкин разместился в общежитии холостяков, напоминающем стоянку первобытного человека, и приступил к освоению женского населения заполярного гарнизона. Не Северный Париж, раз, два и обчелся: персонал военторга, посудомойки, вольняшки из подсобного хозяйства. Гарнизонный жен-совет, составленный из обделенных любовью жен, действовал на ходоков методами средневековой инквизиции. К Елкину уже с первых дней был приставлен женский патруль: шаг в сторону считается побег. Не случись чуда, так бы и зачах редчайший дар Виталия Владимировича, ослаб в результате длительного неупотребления. Но одним утром, когда в природе черт знает что делалось, Елкина вызвали к комбригу. У комбрига сидели командир подводной лодки Яров и замполит товарищ Вдувайло, оба с красными, расстроенными лицами.
Комбриг, грузный, бровастый, некоторое время с удивлением разглядывал Елкина, потом задумчиво сказал:
— Так вот ты какой, Палкин.
— Простите, товарищ адмирал, моя фамилия Елкин.
— Какая разница? Елкин-Палкин, лес густой, ходит парень холостой. Ты что зять Министра обороны?
— Он холост, — встрял замполит товарищ Вдувайло, — но вполне морально устойчив...
— Помолчите. А ты говори, Елкин-Палкин. Расскажи, где учился, кто родители. С какого года в партии...
— Я комсомолец, товарищ адмирал.
Лохматые брови адмирала полезли на лоб. Он гневно воззрился на замполита:
— Как понимать? Лучший минер, воинское звание досрочно и не коммунист!?
Лицо у Вдувайло пошло пятнами:
— Капитан третьего ранга Елкин подготовлен, характеристики имеются в наличии...
Контр-адмирал хищно оскалился:
— Мне лично комфлотом приказал написать представление на этого Елкина-Палкина на должность командира боевой части три на атомоход. Вопрос на контроле у министра, а он у вас не коммунист. Сегодня до ужина принять его в кандидаты партии и представить на него все материалы. И оборони вас Господь, если вы этого не сделаете.
Назад возвращались по гудящему деревянному тротуару. В небе кружили сытые бакланы. Командир с горечью сказал:
— Не уберегли мы тебя, Елкин, не уберегли. Неловкий ты человек, все норовишь высунуться.
— А на какую лодку меня сватают?
— Атомную. Нового проекта. В Северодвинске стоит в ремонте. Недавно туда пришла.
— В ремонте-е? — разочарованно протянул Елкин.
— Радуйся, чудак, будет время освоиться, изучить корабль. Да-а, а мы собрались из тебя старпома сделать. Жаль.
Возвращение Елкина в Северодвинск было отмечено руководством города и широкой женской общественностью. В его честь в помещении драматического театра был дан бал, организованный Катей Масленке Театр прогорал, и там периодически устраивали танцевальные вечера.
Мечта Елкина сбылась — он стал командиром БЧ-3 современной атомной подводной лодки. У Виталия Владимировича глаза повлажнели, когда увидел он красавицу «К-111», стоящую у заводского причала: изысканные обводы, хищно скошенная рубка, вертикальный руль, напоминающий плавник акулы. А скорость! Двадцать восемь узлов под водой! Убедившись, что вахтенный у трапа отвернулся, Елкин поцеловал основание рубки и почувствовал взволнованный ответ — лодка сразу приняла его и полюбила.
Надо сказать, что повидавший виды Елкин все же по первости оробел, став «атомным» подводником.
После общаги в Ягельном и житья в военном городке на острове Ягры нынешняя жизнь показалась ему пугающе нереальной. Экипаж размещен на новенькой плавказарме финской постройки, офицеры в каютах на одного и на двоих, белье, изысканные пепельницы, зеркала, роскошная кают-компания, две сауны, зал с тренажерами и харч покруче ресторанного. Это вам не камбуз-развалюха в военном городке и не общежитие для холостяков с крысами величиной с упитанную кошку.
А вот обстановка в экипаже ему не понравилась. Офицеров — взвод, двадцать пять человек (на дизельной лодке восемь вместе с командиром), в основном лейтенанты, недавно из училища. Командира подводной лодки незадолго до прибытия Елкина списали на берег по болезни, его обязанности исполнял старпом капитан третьего ранга Заяц. Моряк он был опытный, но страдал тем же пороком, что и Пал Палыч Лимонов, и в экипаже главенствовал замполит капитан второго ранга Волчок. Был он худ, желтолиц, безбров, на постном лице скопца неугасимым пламенем горели глаза страстотерпца и инквизитора.
На флоте ничего не бывает случайным, даже подбор фамилий экипажа корабля. Если замполит Волчок, старпом Заяц, помощник Мыш-кин, а среди офицерского состава преобладают Овечкины, Телятнико-вы и Лягушкины — не жди ничего хорошего. На этом мрачноватом фоне отец-командир Яров и даже товарищ Вдувайло выглядели милыми провинциальными родственниками. Пользуясь своей несъедобной фамилией, Елкин временно залег на грунт, чтобы осмотреться и выработать тактику поведения.
Первый человек, с которым он подружился на корабле, был боцман Черняк. Старшие офицеры редко дружат с мичманами — разный уровень, но, во-первых, на подводников сей постулат не распространяется: на лодке одна судьба на всех, во-вторых, Черняк был необычным боц-
маном. Он обладал таким набором качеств, что тут впору говорить о гениальности. Перечисление талантов и добродетелей Николая Ермолае-вича Черняка заняло бы большую часть этого правдивого повествования, поэтому сообщим читателю лишь об одном, точнее, единственном недостатке боцмана: он не умел, но очень любил петь. Когда Черняк затягивал старинную чумацкую песню, к плавказарме со всего острова Ягры сбегались собаки и начинали подвывать ему. Вой стоял такой, что среди обитателей островной части Северодвинска начиналось брожение умов, что совершенно недопустимо в военном гарнизоне. Поэтому по инициативе начпо бригады Клендуховича комбриг издал приказ, запрещающий Черняку петь в темное время суток.
Немаловажным обстоятельством было и то, что Елкин и Черняк были земляками: минер — с Дорогоми-ловки, боцман — из Люберец, тоже, считай, Москва. Черняк имел рост метр девяносто, поперек чуть поуже—с трудом протискивался в рубочный люк, — мог взять буханку черного в свою лапищу и не угадаешь, в какой она руке. Вдвоем они представляли довольно потешное, действующее на воображение, зрелище.
Пока в экипаже «сто одиннадцатой» шла скрытая внутривидовая борьба, Елкин, в свободное от боевой и политической подготовки время занимался любимым делом.
Как-то, возлегая на обширной груди Катюши Масленко, он неожиданно сел и сказал озабоченным голосом:
— Мать, а мне ведь жениться пора. Семья — ячейка государства, серьезный командир — женатый командир и все такое.
Катюша погладила его по стриженной под «ноль» голове:
— Я бы тебя взяла, да больно уж ты росточком мал и иссякнешь, боюсь, скоро. Тебе блондинку или брюнетку?
— Без разницы, лишь бы человек был хороший.
— Небось нетронутую подавай?
— Ты даешь, мать! Домострой какой-то!
— А как насчет образования? Высшее?
— Боже упаси. Мне одна филоло-гичка как-то сказала: «Ты вошел в мое подсознание». А я и не знаю, где это, на каком уровне. Дураком выглядеть не хочется.
Катюша посерьезнела:
— Есть такая. Алевтиной звать. Из поморок, но с примесью польской крови. Красивая.
— Я ее видел в ДОФе?
— Дурачок. Такие крали на танцульки не ходят, себя блюдут. Девочка — все везде скрипит.
— А это зачем?
— Без понятия, телок. Когда белье на женщине новое да чистое, а сама она, как огурчик, завсегда скрипит. Лаборантка, в баклабора-тории санэпидемстанции работает. Отец помер, мать в Соломбале. Собственный дом, палисад со смородиной.
— Она заразу не принесет?
— Мать? Офонарел?
— Лаборантка из этой станции.
— Глупости говоришь. Смотрины в пятницу на одной хазе. Адрес сообщу. Твоя явка обязательна. Хочешь, начальству позвоню?
— Вырвусь. В крайнем случай скажу, что заболел свинкой. Мне поверят, я никогда не болею.
— Постучи по дереву. Имей в виду, Алевтина тебе на сторону ходить не даст, глаз вынет. Понял?
— Всю жизнь меня пугают. В форме приходить?
— Ну? Ордена надень.
■ В пятницу в Кулацком поселке состоялись смотрины. Хаза напоминала воровскую малину, какой-то оголец даже на атасе стоял. Елкин за неимением орденов и медалей нацепил на парадную тужурку значок «Воин-спортсмен». Молодые друг другу понравились. Алевтине особенно глянулась прическа Елкина.
— Очень гигиенично, — сказала она, разглядывая желтый шишковатый череп жениха.
— Для подводника вынужденная мера. Иногда ведь неделями не моешься, вошь бить удобно. Вы Мендельсона любите?
— А за что его любить? В нашем медучилище он вел курс коммунальной гигиены, так всех девок перещупал. Я ему сказала: тронешь — глаз выбью.
— И что?
— Что что?
— Ну, с глазом?
— Отстал.
— Надо же, а я думал, интеллигентный человек, музыку пишет. Вот времена, никому верить нельзя.
Два месяца ушло на ухаживание. Елкин ездил в Соломбалу полоть и окучивать картошку, перебрал на мотолодке движок. Будущей теще понравился, та сказала дочери:
— Одобряю! А то что рожей не вышел, ишь, носище какой! — дак с рожи воду не пить. И рукастый. Да и с вином осторожный, не будет попусту позгать. А за компанию почему не выпить? Святое дело.
Дом Алевтины стоял на берегу Соломбалки, речки узкой, но глубокой. Под окнами доры, карбасы, мотолодки. Соломбальцы — рыбаки, мастеровые. Как-то Елкин взял с собой боцмана Черняка «для поддержки штанов и военно-морского престижа». Через два часа в доме собрались самые именитые соломбальцы, в основном из бывших капитанов траулеров, шкиперов. Алевтину пропили, Черняк наяривал на гармошке, а два старца танцевали кадриль, жен не взяли, смотрины дело строгое, и нужно, чтобы без худого бабьего глаза обошлось.
Свадьбу праздновали в ресторане «Северный», который северодвинцы по старинке называли «У Эдельмана». Эдельман и в самом деле существовал, особенно в силе он был, когда Северодвинск именовался Молотовск и являлся неофициальной столицей зеков. Заключенные, в основном по пятьдесят восьмой статье, воздвигали цеха судостроительного и судоремонтного заводов. В ресторане «Северный» радениями Эдельмана можно
было откушать клубнику зимой, седло косули с подогревом и семужку пряного посола. И все это на накрахмаленных скатертях. Вход для зеков в ресторан, естественно, был закрыт.
На свадьбе собралось человек шестьдесят. Родители Елкина приехать не смогли: мать перенесла операцию, отчим при ней, посему родственников жениха изображал офицерский состав бригады ремонтирующихся подводных лодок (за исключением тех, кто стоял на вахте или сидел на гауптвахте). Присутствовали также второй секретарь горкома товарищ Трапезникова, члены заводской комсомольской организации во главе с Катей Масленко, врачи, лаборанты санэпидемстанции и городская пресса. Общественность города-побратима Архангельска возглавлял преподаватель медицинского училища доцент Роман Абрамович Мендельсон. Ростом он был с Елкина, но совершенно лыс. Как известно из мировой статистики, среди рано облысевших мужчин нет ни одного импотента, так что ходок по женской части он был еще тот. Тем приятнее было услышать Елкину от доцента такие слова: «Счастливчик! Девушка — ци-мес! Но неприступна, как скала. Таки да, некоторые охмырнулись. Но тем слаже будет для вас победа. Поздравляю!»
Где-то в середине свадьбы, когда отдельные лица стали уже бить посуду, прикатил начальник политотдела бригады капитан второго ранга Клендухович. Он через своих стукачей прослышал, что на свадьбе присутствует второй секретарь горкома партии товарищ Трапезникова. Конфуз! Свадьба, и без представителя политотдела! Появление его было встречено аплодисментами. Второй секретарь горкома чувствовала себя соломенной вдовой, и Елкин временами испуганно поглядывал на нее. Но тут Клендухович церемонно пригласил Трапезникову на вальс-бостон (благо, что борьба с космополитизмом пошла на убыль), после чего
они удалились, видно, чтобы без помех обсудить последние постановления ЦК КПСС.
А свадьба катилась по накатанной дорожке. Дважды вызывали усиленный наряд милиции. Офицеры танцевали лезгинку, держа в зубах столовые ножи. Теща Елкина хлестала водку стаканами и, дыша перегаром, обучала зятя приемам супружеской жизни: «Ты, Витек, с бабой построже будь, когда дак и руку приложи. По роже — ни-ни, от людей страм. А по заднице ремешком в самый раз. Бабы это любят».
Эффектный номер отколол мичман Черняк: тайком пронес баллон с гелием и надул им шар-зонд до невероятных размеров. Шар дирижаблем плавал над столиками, вызывая восторг у пирующих.
Такси было заказано загодя. К полуночи молодые укатили в Со-ломбалу в родовое поместье. Первая брачная ночь прошла, как и положено ей проходить. Утром, опохмелившись, теща выманила Елкина в прохладный коридор и, сунув стакан с водкой, накрытый огурцом, строго потребовала: «Докладай, Алька девкой была?» Елкин расслабленно улыбнулся: «Какие сомнения, жизнь прекрасна, мама!» «Слава те, Господи, уберегла. А то у молодых нынче как? Руку убрала, глядишь, уже с брюхом ходит. Ты с молодой женкой в баню сходи. Так положено. Баня у нас в Соломбале старинная, от купца Ферапонтова осталась, с номерами».
И молодые пошли в баню. При этом Алевтина несла большой таз китайского производства, расписанный розами, и ей все завидовали, потому как такого таза в Соломбале ни у кого не было. Елкин с женщинами в бане никогда не мылся, поначалу повел себя неправильно и сразу же схлопотал от жены мочалкой: «Не балуй!» Правда, чуть позже Алевтина сама проявила инициативу, после чего они выпили десятилитровую канистру пива, а из соседнего номера какие-то охламоны орали в вентиляционное отверстие: «Горько!»
Из дня в день Елкин жил с ощущением временности своего присутствия на чудо-лодке. Интереса к нему никто особенно не проявлял, таланты свои он научился скрывать, а развеселая бригада ремонтирующихся подводных лодок оставалась в стороне, «атомщики» по-прежнему жили и столовались на плавка-зарме. Все переменилось с назначением нового командира капитана второго ранга Аркадия Николаевича Градова.
Если боцман Черняк всем своим видом подтверждал материальность существующего мира, являясь его ярким представителем, то от Градова веяло чем-то потусторонним. Он настолько выделялся среди офицерского состава бригады ремонтирующихся кораблей, что можно было подумать о его неземном происхождении: слишком уж он был хорош собой, слишком спокоен и настолько независим, словно его со всех сторон окружала тридцатимиллиметровая броня. Елкину в первое время казалось, что Градов перемещается в пространстве вопреки закону всемирного тяготения, не касаясь ногами земли, — его ботинки вне зависимости от погоды всегда были чисты, на кителе ни пылинки, и его фуражка никогда не падала в лужу белым чехлом вниз. Механик с ужасом в глазах утверждал, что командир меняет носовые платки три раза в день, ему не верили, экипаж давно и не без успеха пользовался ветошью. Среди офицеров возникло подлинное замешательство, когда Градов за столом в кают-компании, изготовившись кушать мясо, взял вилку в левую руку, а нож в правую. Тем же вечером Черняк принес из магазина и установил в береговой каюте командира радиолу «Эстония», а часом позже дневальный по казарме имел удовольствие прослушать Первый концерт Чайковского.
Все давно смирились с мыслью, что классическую музыку слушает Клендухович, — его считали кем-то вроде городского сумасшедшего. Но командир атомной подводной
лодки! Это уже слишком. Более того, Градов использовал музыку в воспитательных целях. Если предстоял неприятный разговор с нарушителем воинской дисциплины, командир ставил на радиолу пластинку с записью произведений известного советского композитора Будашкина. После этого провинившегося можно было уже не наказывать.
Вскоре экипаж «сто одиннадцатой» поразил всеобщий недуг: противоестественное стремление к физической и духовной чистоте. В моду вошли свежие подворотнички, тщательно выглаженные суконки и короткая стрижка «а ля Градов». Личный состав перестал ругаться матом, прекратил сморкаться, зажав одну ноздрю пальцем, матросы, подражая командиру, говорили теперь приглушенными голосами, словно в углу кубрика лежал покойник.
Отстраненность командира от мирских дел, небожительство на самом деле оказались кажущимися. Зоркий глаз Елкина не мог не отметить тщательной, но незаметной работы Градова по оздоровлению и сколачиванию экипажа. Первым «сто одиннадцатую» покинул замполит Волчок — ушел на повышение председателем базовой парт-комиссий, к роли палача он подходил, как никто другой, за ним столь же неожиданно исчез помощник командира, величайший путаник капитан третьего ранга Мышкин. Он отбыл на учебу в Академию тыла и транспорта. Место его (без предварительной беседы и согласия)автоматически занял Елкин. Новый замполит Иван Иванович Иванов настолько не походил на Волчка, что его сразу и безоговорочно все полюбили.
Теперь каждое утро Елкин, военно-морской интеллигент в первом поколении, просыпался с острым недовольством собой: перед ним немым укором стоял облик Градова, живой и недостижимый идеал, к которому можно только стремиться. Между тем отношения с коман-
диром складывались неровно. Потеплели они после одного неприятного эпизода на борту теплохода «Вацлав Боровский», на котором экипаж «сто одиннадцатой» следовал на стажировку в Западную Лицу. Случилось это незадолго до захода в Гремиху.
Как известно, все заботы о размещении и питании личного соста-. ва возложены на помощника командира. Дело это хлопотное, сопряженное с нервными перегрузками, а тут пассажирский теплоход, злачные места на каждом шагу, да еще сердобольные женщины норовят угостить и обласкать матросика — ищи его потом по каютам. Елкин к вечеру так ухайдакался, что перед глазами у него стали плавать белые точки. Градов анахоретом отсиживался в отдельной каюте, слушая музыку, старпом, с утра приняв удвоенную дозу, впал в состояние полной невменяемости, бессмысленная улыбка на его лице свидетельствовала, что он намерен и впредь вести такой образ жизни. А организм требовал разрядки. Елкин спустился в бар второго класса, принял двести граммов «Столичной» и от непривычки мгновенно окосел. И четко налаженная служба тут же дала сбой: никто не знал, что нужно делать, не знал, где что лежит. Замполит бегал по офицерским каютам, взывая к партийной совести коммунистов, и, не встретив сочувствия, толкнулся в каюту Градова. Командир не любил, когда его отвлекали от общения с музыкой. Елкина он разыскал в баре, тот сладко спал, уронив голову в пепельницу с окурками. Вид помощник имел несвежий. Попытки его разбудить принял с неодобрением. А когда командир прибегнул к испытанному средству, — жесткими ладонями потер ему уши, — резво вскочил и при свидетелях послал Градова в одно место, высказав к тому же гипотезу, что весь командирский род берет начало от некоего козла. Градов тут же влепил наглецу пять суток ареста с содержанием на гауптвахте.
Протрезвев, Епкин огорчился и искренне пожалел командира. Для того чтобы посадить офицера на гауптвахту, скажем, в Северодвинске, нужно как минимум состоять в близкой дружбе с комендантом гарнизона. Губы на «Воровском» не было, а содержать помощника под арестом в каюте накладно. Кто будет работать? Елкин не учел, что на пути в Мурманск окажется столица кандальников Гремиха. Кто же тогда знал, что Гремиха станет его судьбой?
Мучаясь от угрызений совести и похмелья, Елкин стоял на палубе теплохода, и с горечью смотрел на скучные скалы и жалкие постройки на берегу. Удивляла суета на расщепленном деревянном причале. «Боровский» встречали, как коронованную особу, по нервным движениям старших офицеров, высыпавших на причал, было видно, что они ждут не дождутся, когда опустят трап. В стороне, сбившейся волчьей стаей, застыли младшие офицеры — надо думать, второй эшелон захвата лакомого теплохода. Суть происходящего Елкин уяснил, когда сам стал аборигеном Гремихи. Приход рейсового теплохода — праздник, по масштабам равный Первомаю, а то и повыше рангом. В кои-то времена туземцам заполярного гарнизона удастся посидеть в ресторанах второго и первого класса либо в баре, где подают не «шило» и не рыбко-оповский «сучок», а коньяк «Двин» или шампанское? Хоть на короткое время, на сладкие пару часов ощутить себя человеком, сквозь приятный туманец разглядывая сомнительные прелести барменши. Иные ухитрялись так назюзюкаться, что с борта их снимали с помощью судовых стрел и талей.
В ту давнюю пору в Гремихе стояла бригада дизельных подводных лодок. Лодки плавали мало, офицеры, оторванные от семей, — семьи жили в Полярном — тихо (а иногда и громко!) спивались. Штаб дивизии ломал голову, чем бы их занять, однажды не выдержал и в полном составе во главе с начштаба утвердился
в ресторане на только что прибывшем «Воровском». Штабные так расслабились, что пришли в себя лишь на подходе к Мурманску, где их ждала радиограмма находчивого комдива: «Считать себя в командировке в Полярном. Задача: проверка состояния подводной лодки «С...», находящейся в означенном пункте в ремонте».
Веселый штаб вернулся в Греми-ху в таком же приподнятом настроении, имея, однако, акт проверки в соответствующем пакете с грифом «секретно».
По Гремихе гуляла легенда о «блуждающем» штурмане. Связана она была опять-таки с теплоходом «Боровский». Флагманский штурман все той же бригады отправился в отпуск на Большую землю. Взойдя на борт благословенного теплохода, он весь отпуск циркулировал по маршруту Мурманск—Гремиха—Архангельск и обратно, практически не покидая ресторана и бара первого класса. В конце отпущенного ему срока отдохнувший и несколько даже загоревший, он вернулся в расположение воинской части и доложил, что в отпуске замечаний не имел.
Легенд о Гремихе много, и мы еще вернемся к описанию этого замечательного места.
Елкин с грустью следил за безуспешными действиями Градова. Слившиеся в одном потоке младшие и старшие офицеры штурмом брали трап, на просьбы предоставить транспорт для доставки нарушителя воинской дисциплины в штаб дивизии, должностные лица отделывались шуточками. Командир вынужден был лично конвоировать Елкина к месту лишения свободы по одной причине: никто из офицеров этого физически сделать не мог. Последним пал замполит, утром, прикрывая рот платком, он заявил, что из-за прокисшей водки у него развилась диспепсия.
Машину раздобыть все же удалось, но в штабе бригады Градова ждали очередные разочарования. Дверь в кабинет командира бригады
контр-адмирала Трескунова была приоткрыта, и Елкин получил возможность прослушать разговор двух начальников.
— Что? Гауптвахта? — орал адмирал. — Милый мой, вся Гремиха — гауптвахта. И на ней, к тому же, содержатся наши жены и дети. Войдет ваш корабль в состав дивизии, тогда я для вас специально гауптвахту построю. Что? Да за такие прегрешения я должен посадить на губу сразу весь офицерский состав. Сра-а-зу!
Градов спешно покинул кабинет комбрига. Вид он при этом имел сконфуженный. Когда вышли на свежий воздух, он, прикрывая нос надушенным платком,сказал:
— Совсем одичали! Кошмар! Елкин попытался его утешить:
— Товарищ командир, да не переживайте вы так. Отсижу по прибытии, какая 11.1 II1ИЦВ? Честно, не хотел вас обидеть. Извините...
— Вы что, уфом извиниться не могли?
— Стыдно было
— Стыдно! Вы же не пьете, Елкин. Что случилось?
— Верно, не пью. Видно, с непривычки. Сорвался, одним словом.
— Чтобы это было в последний раз.
— Есть.
На этом инцидош был исчерпан. Но между командиром и Елкиным установились особые отношения.
С первого захода Алевтина родила двойню: два пацана, близнецы. Нарекли их в честь покойных дедов: одного Владимиром, другого Саввой. Елкин пошерстил генеалогию на тот случай, если со второго захода опять получатся двое мальчишек, и позеленел. Дед Алевтины происходил из соловецких монахов, и звали его, как святого целителя, Пантелеймоном. По своей родословной и того больше — его, Елкина, деда по отцовской линии величали... Никоном. При таком раскладе вполне могут вызвать на парткомиссию и врезать строгача за потворство религиозным влияниям.
— Ты, мать, на девок переключайся, — попросил жену Епкин.
— Еще чего! С мужиками проще, одежды меньше нужно. Одни штаны на двоих. Младшие ждут одежонку старших. Драться есть с кем. Все как в живой природе.
— Может, вообще пусть без штанов ходят?
— А что? До трех лет вполне.
Елкин оглядел жену. Как и не рожала. Фигура девичья, только грудь побольше стала.
А жена ему язык показала и говорит:
— Смотри, не ослепни. Ишь, навострился!
— Я же не похоти ради, а продолжения рода человеческого для...
— Понес! В точности мой дед. Он хоть и монах, а на Соловках весь местный народец в нашу породу пошел.
Жена с детьми в Соломбале, Елкин на плавказарме. И начались его мотания на «дежурке» между населенными пунктами.
Тут нужно пояснить, что такое «дежурка». «Дежурка» — местный поезд, составленный из вагонов различной древности. Были и дореволюционные. Однажды Елкин ехал в вагоне, где сохранились фонари с оплывшими еще до русско-японской войны свечными огарками. Люд в вагонах встречался соответствующий. Рыбаки, лесорубы, бичи, представители творческой интеллигенции.. Накурено, наблевано, мать в перемать.
Пацанам полтора года, вынуждены начать ходить, чтобы добывать пищу. Теща их не баловала. Аппетит превосходный, ели все подряд, даже штукатурку на углах комнат объели — дефицит кальция, пояснила Алевтина. Бабка с внучатами не цацкалась, если нужно выпороть одного, для профилактики порола и второго. Так и ходили с красными задницами. Оба как две капли воды, похожи на Елкина: крепкие, носатые и отростки не по возрасту выразительные. И все молчком. Даже дрались молча,
только сопели. А, если опасность угрожала одному, становились спиной к спине — не подходи. А вот кто из них Савва, а кто Вова, не знал никто, даже бабка.
А время шло, и события развивались своим чередом. Алевтина без передышки родила третьего наследника. Нарекли его по традиции Никоном. Обязанности крестного отца взял на себя боцман Черняк. Младенца, как и братьев его, бабка крестила тайком от родителей у знакомого батюшки, Черняк ассистировал. Батюшка, похлопав по розовым ягодицам новообращенного, сказал пророческие слова: «Большой путь ждет сиего отрока!» Уж лучше бы он этого не говорил.
Женитьба, рождение сыновей подействовали на Елкина самым положительным образом. Ничто уже в нем не напоминало бывшего сексуального гангстера. Правда, особенно и не развернешься: на страже семейного очага незыблемо и твердо стояла Катя Масленко, да и жену Виталий Владимирович, между нами говоря, побаивался. Но у нашего героя появилась новая червоточина — гордыня: задумал он по уровню знаний приблизиться к Аркадию Николаевичу Градову, а, возможно, и превзойти его.
И то и другое сделать было непросто. Во-первых, Градов тоже обладал феноменальной памятью, и способности Елкина не казались ему такими уж необычными, во-вторых, к тридцати четырем годам он уже изрядно поплавал, в том числе и на первых атомных лодках, и накопил столько различных сведений, что нашему герою оставалось только пахать и пахать.
Елкин засел за книги. Наступил, пожалуй, самый тихий период в его жизни, он даже перестал спорить и высказывать сомнения по поводу общеизвестных истин. Каюта Елкина теперь напоминала филиал книгохранилища, и корабельный доктор Володя Шупаков по прозвищу Тенор всерьез опасался за его психическое здоровье. Сам Володя был на редкость душевно и физически кре-
пок, к медицине относился иронически, терпеть не мог больных, а «сачков» лечил большими дозами слабительного. Все свободное время он посвящал пению, дружил по этому поводу с боцманом Черняком, и среди личного состава «сто одиннадцатой» была самая низкая в военно-морской базе заболеваемость.
Градов штурмовщины не любил, сдать ему зачеты на допуск к самостоятельному управлению боевой частью с первого раза было невозможно. Наш герой, скрипя зубами и тихо матерясь, в который уж раз с позором покидал командирскую каюту. Механик Семен Гильдин тоже оказался той еще штучкой. Под его руководством Елкин, изучая устройство подводной лодки, прополз на брюхе несколько сот метров и, разбуди его ночью, мог ответить между какими шпангоутами, чтобы им провалиться, находится такая-то балластная цистерна. А Градов возлагал на него все новые и новые обязанности, к тому же взял привычку приглашать к себе Елкина на приватные беседы (тема могла быть самой неожиданной), после чего Виталий Владимирович незамедлительно отправлялся в душ, чтобы смыть с себя пот поражения. Елкин осунулся, и могучий нос его стал напоминать клюв птеродактиля.
К тому времени ремонт лодки завершился, начались отработка курсовых задач, ходовые испытания, и однажды в море на глубине сто восемьдесят метров, сев в кают-компании обедать, Елкин непринужденно взял вилку в левую руку, а нож в правую, что, безусловно, свидетельствовало о его духовном и нравственном совершенстве, и еще о том, что первый период обучения наконец закончился.
Ю.ПАХОМОВ
Продолжение следует
