Здр!
--------------------------
Михаил Глинка "Горизонтальный пейзаж" 1986.
фрагмент:
------------------------------------
I
Этот человек влиял на мою судьбу, или, если пользоваться менее торжественным слогом, на мое времяпрепровождение, уже не впервые. Жаловаться при этом мне особенно не на что, кроме того, что я вдруг благодаря ему бросал то, что считал своим истинным делом, и все попытки вести жизнь налаженную рушились. Выходило так и на сей раз.
Этот человек написал целую полку книг, а во времена былые исправно снабжал центральные киностудии своими веселыми сценариями. В соавторы он брал себе Валентина Ежова, Георгия Данелия и Алексея Каплера. Есть подозрение, впрочем, что не он брал их в соавторы, а они его, но дела это не меняет. Не в том суть. Важно, что он глотнул славы, и девушки со смуглыми коленками и горящими гладкими личиками трудолюбиво вылавливали его в Доме кино. Ему вменялось косо и решительно расписаться по низу собственного портрета, предваряющего очередную собственную книжку.
Однако Виктор Конецкий, так зовут этого человека, кроме перечисленных забот имеет еще одну, может быть, самую главную. Он штурман дальнего плавания в твердом ранге старпома, и даже — ходят слухи — оставался за мастера, то есть за капитана. Сам он, как человек, избегающий ложных положений, об этом прямо не говорит, но в некоторых его рассказах сдержанный лирической герой, ведущий повествование от первого лица, — капитан.
Итак, суммируем:
книги (целая полка),
переводы за границей (целый шкафчик),
равноправное участие в создании фильмов «Тридцать три» и «Полосатый рейс»,
сценарий фильма «Путь к причалу» (с сюрреалистической песней «Друг мой — третье мое плечо...»),
нашивки старшего помощника капитана (и обильные за-гранплавания).
Результат, как ни складывай, получается один: для отдельного человека — многовато.
Реакция на подобное положение бывает разная. Один начинает собирать дома бронзовые изделия (вероятно, как материал для будущего памятника), другой начинает строить каменную дачу.
Размышления о собственном, особом месте меж людей не чужды и Виктору Викторовичу Конецкому. Они вовсе ему не чужды, и в результате их он пришел к выводу, что для него тоже настала особая пора. И ознаменована она будет тем, что теперь, что бы ему ни предлагали, какие бы заыаа-чивые и лестные предложения ему ни делали, он от всего будет отказываться.
Допустим, звонят к нему друзья и говорят: ждем в гости. Он отказывается. Звонят из редакции — приглашают принять участие в замечательном сборнике прозы. Он отказывается. Акиро Куросава приглашает сделать совместный фильм. Он
отказывается.
Не зная об этой болезни своего старпома, Балтийское морское пароходство, деловое рукопожатие которого поддерживало В. Конецкого многие годы, доставило на его квартиру девять с половиной килограммов архивных документов, радостно сообщив, что это еще далеко не все. Документы повествовали об истории пароходства, а точнее — об истории отечественного мореплавания на Балтике. Из подборки планировалось сделать книгу. Пароходство, естественно, считало Виктора Конецкого главной и единственной кандидатурой. Но Виктор Конецкий отказался.
Чтобы отказ его выглядел поприличнее, в своем отзыве он наговорил комплиментов составителям подборки, сослался на слабеющие силы и неотложные дела и еще посоветовал, кому написание истории можно было бы, по его мнению, поручить. Выходило, что в идеале — В. С. Пикулю, на худой конец — мне. Но Пикуль присутствовал в рассуждениях в виде умозрительной инстанции, на уровне «хорошо бы», практическая же атака сразу пошла на меня.
— Слушай, — говорил он, — это ведь то, что другие годами ищут и не находят. Кроме того — это именно для тебя. Ты что, шутишь? Такой материал сам в руки плывет! Да нет, ты только вдумайся — обеспечение Цусимского боя торговыми судами, петровские навигаторы в Англии и Голландии. Один там с ума от заграницы сошел, другой от изумления на дуэлях стал драться. Неужели не возьмешься?
На такое за пять минут не соглашаются. Хотя и туманно, но я представлял, что это за труд в пересчете на годы.
— А помощь челюскинцам? А спасение Нобиле? — говорил он.
Он мог бы отлично работать змеем-искусителем. Я человек слабый и сопротивлялся псе слабее.
— При чем же здесь Балтика? — кричал я все возмущеннее. — Какое отношение имеют челюскинцы к БМП? При чем здесь Нобиле?
— Чудак! — все спокойнее говорил он. — Ну какой чудак! Все отсюда. И «Ермак» отсюда. И Крузенштерн. И Российско-Американская компания. Рылеев-то где служил? А? Ну, вот что, сначала возьми-ка ты эти документы и просто просмотри.
II
Так ко мне домой перекочевали девять с половиной килограммов документов. И когда я в них влез, то понял, что есть вещи, от которых все же отказываться не имеешь права. И дело здесь не в том, что за мной никогда не бегали влюбленные в мой успех студентки младших курсов гуманитарных вузов. Подборка была прекрасной, но мне она уже казалась неполной. Документы начинались с 1703 года, а о том, что было до Петра, не было ни строчки, будто торговое мореплавание русских людей на Балтике началось только с основания Петербурга. И мне стало обидно. Обидно, что кто-нибудь слишком послушный возьмет в работу эти документы — и не вспомнит ни о новгородцах, державших в крепкой руке Неву и Финский залив, ни об их договорах с ганзейскими городами, ни о том, что сама российская государственность на северо-западе Русской земли возникла, без всякого сомнения, под могучим знаком уже наладившейся в этих краях заморской торговли, пути которой лежали именно по водным артериям северо-запада, сливаясь в Финском заливе. Мне уже невмоготу было думать, что кто-нибудь, взявшись писать по этой замечательной, однако неполно рисующей картину подборке документов историю нашего торгового мореплавания, невольно соскользнет именно на историю пароходства как
учреждения, как нынешнего делового предприятия, не увидев в этой теме то огромное, что она в себе несет.
Балтика — и наше мореплавание. Это была настоящая тема. История. Море. Петербург —Ленинград. Я должен, наверно, взяться за эту книгу. Если за нее не взялся Виктор Викторович, то должен взяться я. Нас ведь, бывших моряков, среди пишущих в Ленинграде не так уж и много, как это ни странно. И один занят своим журналом, где он главный редактор; другой — тот самый В. Пикуль — отъехал давно уже в Ригу и, судя по всему, так там и останется, превращаясь год от года, во всяком случае по тоннажу выпускаемых книг, в нынешнего Дюма; третьего — отличного моряка — в прошлом году не стало. А больше и считать некого. Так что как ни крути...
III
Встреча происходила в издательстве. Я начал упоминать в этом повествовании действительные фамилии и намерен продолжать это делать. Надо держать единый стиль. От пароходства присутствовали: его начальник — Борис Алексеевич Юницын, секретарь парткома — Эрнест Александрович Скопинцев и помощник начальника пароходства — Виктор Гордеевич Агашин. Практические дела вел потом Агашин. Я еще не знал, что «Виктор» — имя помощника начальника пароходства — налаживает мостик от Виктора Конецкого к длинной череде Викторов, с которыми мне вскоре предстоит встретиться, и что это имя скоро станет для меня символом удачи. От издательства же присутствовали работники... Впрочем, те самые работники, которых надо было убедить, что уж если издавать книгу о торговой Балтике, так она должна быть книгой. И на нее надо отпустить и бумагу, и картон, и все, что полагается.
Я думал, что присутствую на первом этапе многонедельных переговоров. И сначала будет прощупывание, прикидка и прочее. Мы — шажок, они — полшажка. А решено все было за час. Я думал, что только на мое воображение действуют такие связанные с морем слова, как «дедвейт», «балкер», «Монтевидео», «фунт стерлингов» и «Багамские острова». Но оказалось — они действуют не только на меня. Издательство выразило готовность издать двухтомник. С цветными иллюстрациями. На мелованной финской бумаге. Альбомного формата. С суперобложками.
Чтобы так соглашались и так радостно шли навстречу, когда речь идет о листаже, тираже и сроках, я еще не видывал. Вскоре не окончательно выясненным оставалось лишь одно — кто будет писать. И тогда все повернулись ко мне. Бывают моменты, когда ты вдруг можешь потребовать бог знает что. Кажется, у меня в жизни так было впервые. Я постарался сделать паузу. Не знаю уж, удалось ли.
— Два условия, — вероятно подражая герою какого-то кинофильма, сказал я. —Первое. Никакой мелованной бумаги. Никакого альбомного формата. Кто-нибудь из вас видел человека, читающего квадратную книгу?
Заведующая редакцией сделала слабый жест рукой, видимо означающий, что ей известен такой человек. Должно быть, это была она сама, поскольку шкаф в ее кабинете был наполнен именно такими книгами, выпущенными ее редакцией. Но я не дал себя сбить.
— Никаких суперобложек, — сказал я. — И второе... Должно быть, мне удалось приостановиться. Все на меня
глядели, и я ясно понял, что откажут.
— Ну так что? — спросили меня. —Что второе?
— Визу на все время работы. Право плавать на любом судне пароходства в любой из его рейсов.
Теперь я был уверен, что откажут. Все смотрели на начальника пароходства.
— Проблем нет, — сказал он. •— По-моему, тоже не надо альбомов. Нужна книга для чтения. Она должна быть интересной. Это главное. И второе. Оформляйтесь. Любое судно. Любой рейс. Тут уж вообще нет вопроса. Надо же вам увидеть то, о чем собираетесь писать. Можем только приветствовать. Впрочем, мы вам и сами хотели это предложить.
IV
— Учти, — сказал мне Конецкий, услышав о том, как пошли мои дела, — всякое море начинается не с того, с чего бы хотелось.
И он сказал, с чего, по его мнению, начинается всякое море. Переводя его слова в систему более академических выражений, можно было понять, что он предостерегает меня от поспешных выводов. Потому что всякому основательному выходу в море предшествуют мелкие и крупные формальности, и среди них нет особенно приятных. Начать хотя бы с медицины. Все встает на голову — мы, взрослые люди, привыкли обращаться к врачам лишь когда у нас что-то заболело, нам и в голову прийти не может скрывать от врача свои хворобы. Это естественно. Не для чего тогда было и обращаться к врачу. Здесь же все происходит наоборот — ты пытаешься уверить врача, что совершенно здоров, а он как криминалист ловит твои уклончивые зрачки, многократно прислушивается, используя чуткие приборы, к неясному ритму твоих внутренних органов, и, похоже, самое радостное оживление у него наступает тогда, когда вчерашние наблюдения не сходятся с сегодняшними. Еще Виктор Конецкий имел в виду, что, сдав все сведения о себе, странно сидеть и ждать, пока кто-то придет к выводу, годны ли твое тело и твоя душа к путешествию, скажем, в устье Амазонки. Но все, кто хочет плавать, ждут, и мне придется ждать тоже. А тем временем извольте сделать еще одну спецтропическую спецпрививку. И сдать спецантарктический спецанализ.
Виктор Викторович говорил мне, что ждешь моря и не знаешь, осуществится ли оно, но надеешься очень, и потому дела твои, не морские сами по себе, как бы приходят в упадок, а выход все оттягивается и оттягивается. И знакомые, которых ты давно не видел, встречая тебя, спрашивают, почему ты так скоро вернулся. И попробуй им что-нибудь объяснить. Но вы ведь, кажется, давно уже этим занимаетесь, говорят знакомые, теряя к вашей персоне значительную часть интереса, как мы теряем интерес ко всякому вруну или неудачнику.
Виктор Викторович сказал, что все эти стадии мне обязательно придется пройти и чтобы я сносил их терпеливо, потому что море никак иначе и не может начаться. Только так — и никак иначе. И Васко да Гама наверняка ходил к лекарю, чтобы тот ощупал его перед дальней дорогой, и Беллинсгаузен хотя и готовился к антарктическому плаванию, но знать не знал до самого последнего момента, будет ли дано на него монаршее «добро», и у Магеллана, конечно, спрашивали не особенно понимавшие, что такое выход в море, знакомые, почему же он все никак не отплывает — ведь пора уже открывать пролив его имени. А Магеллан все собирал чеснок да сушил в дорогу сухари.
Белый пароход и острова в пальмах — это все потом, а для того чтобы туда попасть, надо ох как покрутиться на берегу! С тем большим ощущением счастья потом уходишь.
Вот примерно, что хотел сказать мне Виктор Викторович, когда сообщил, что море начинается... не сразу.
Не сразу оно и началось. Но тут мне повезло. Есть созвездие Рака. Есть Овна. Есть Стрельца. И какое-то из них якобы о тебе заботится, так что ты всю жизнь ходишь под его знаком. Выбирать тебе ничего не надо. Похоже, что с тех пор, как я дал себя уговорить Виктору Викторовичу Конец-кому, надо мной взяло шефство созвездие Викторов.
Писать эту страницу мне помогает то, что повесть моя в каком-то смысле документальна, — названия, цифры и большую часть имен я оставляю такими, какие имели место в действительности. Сплетая нити повествования, я никогда бы не осмелился соединить имена в ту цепочку, в которую их сцепила реальная жизнь.
Виктор Викторович Конецкий как бы передал меня пароходству, и мной занялся Виктор Гордеевич Агашин, помощник начальника пароходства. Именно он отвел меня к Виктору Ивановичу Харченко, заместителю начальника пароходства по кадрам. Тут началось оформление моих документов на выход в море.
Виктор Иванович Харченко передал меня другому Вик-тору Ивановичу. Виктор Иванович 2-й передал меня Виктору Николаевичу. Виктор Николаевич, подержав сколько нужно, вернул меня Виктору Ивановичу 1-му, и Виктор Иванович 1-й выбрал для меня судно. Забегая вперед, хочу сказать, что закон продолжал действовать и дальше: на судне — это был ролкер «Скульптор Голубкина» — я попал в объятия первого помощника капитана Виктора Дмитриевича, нынешнего большого моего друга. Если забежать вперед еще дальше, то есть к моменту, когда я сижу и пищу эту страницу, то могу сказать, что и Виктор Дмитриевич поступил по правилам игры — он вернул меня через полтора месяца Виктору Ивановичу 1-му, а тот через десять дней направил меня к Виктору Константиновичу Овсянникову, первому помощнику капитана на теплоходе «Александр Пушкин». Что-то подобное с именами или фамилиями уже было описано — кажется, у Соболева, но там все же царил литературный вымысел. У меня же — клянусь — чистая правда, и все перечисленные Викторы, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо и десять раз костяшками по некрашеному дереву, благополучнейше здравствуют.
Когда стало известно, что мое судно вот-вот приходит, я позвонил Конецкому и спросил, что бы он на моем месте сделал и должен ли я встречать судно на причале.
— На твоем месте?—твердо спросил Конецкий. — На твоем месте я бы пошел встречать.
— А как именно? С флагом, с бенгальским огнем? С чем мне стоять на причале?
__ Дурацкий вообще-то вопрос и еще более дурацкие шутки "- жестко сказал мне автор «Полосатого рейса». — Значит, слушай, что я тебе скажу. На твоем месте я бы поступил так. Берешь букетик фиалок и ждешь на причале. Представляешься капитану, но ни в коем случае не оставайся, сколько бы тебя ни приглашали, а приглашать будут очень. Но ты ни на какие зазывания не поддавайся. Помни, что люди два месяца не были дома.
Мне бы тогда еще уловить, что оба раза, говоря «на твоем месте», он сильно напирал на слово «твоем». Но я был невнимателен, потому что хотел получить еще один совет по части морской этики.
— Еще такое дело, — сказал я.—У меня тут рекомендательное письмо к капитану. От заместителя начальника пароходства. Когда мне это письмо отдать? Когда пойду встречать или позже?
— Никогда.
— То есть как? Мне специально..,
— Ни-ко-гда, — сказал Конецкий. — И ни в коем случае.
— А зачем же я его брал? Куда мне его теперь девать?
— Ах, зачем брал? И куда теперь девать? — заорал Виктор Викторович. — Я тебе скажу куда...
То, что он мне посоветовал, едва ли напечатает какая бы то ни было редакция, так что нет смысла и повторять. Он бросил трубку, и мне показалось, что в воздухе запахло озоном, нашими общими, хотя и несколько смещенными друг относительно друга юными годами и суровым благородством парусного флота, когда место мужчины на корабле определялось тем, что он может и умеет, а не рекомендациями с берега.
...............................
