Добрый день! ТАРАКАН
На разбор торпедных стрельб должен был прибыть начальник штаба флота адмирал Громов, за некоторые свойства характера и неадекватность поступков, ласково прозванный на флоте «Колей – Костоломом». Судя по результатам стрельб, разбор обещал превратиться в крепкий шторм с неизменной раздачей белых слонов в эпилоге. Поэтому, чтобы не томить народ, а заодно подготовиться к приезду высокого гостя, командование флагманского корабля дивизии озадачило экипаж внеочередной приборкой: и публика при деле и адмирал по чистому прогуляется.
О, эти флотские приборки! Культ и квинтэссенция корабельной жизни! Чтобы не случилось – шторм, землетрясение, ракетно – ядерная война, безвременная кончина очередного генсека - подъём военно – морского флага, политические занятия и приборка будут проведены точно и в срок.
При этом приборки, помимо определённых распорядком дня, могут быть и неплановые.
Ежедневно корабль повергается малым приборкам четыре раза в день: перед подъёмом флага, перед обедом, перед ужином и после вечернего чая по особой команде: «Палубы проветрить и прибрать». В субботу большая приборка растягивается с утра и до обеда. В конце большой приборки старпом и главный боцман (а иногда и командир, если эта процедура не остобрыдла ему за тяжкое время старпомства), вооружившись фонарями и абгалдырями, исследуют самые потаённые закоулки. И горе тем, у кого на объекте будет обнаружен непорядок! Приборка продлевается на самое неопределённое время до полного искоренения ржавчины, грязи и пыли.
Кроме того, проводится масса внеплановых приборок, как то: после погрузки продовольствия или боезапаса, после того как маслопупы прессанули топливо из цистерн, перед приездом высокого начальства и многим, многим другим случаям.
Верхняя палуба – это особая песня, это лицо корабля, это визитная карточка командира, это свидетельство о состоятельности старпома, помощника, главного боцмана и командиров приборок. Да, да, на каждом объекте приборки имеется командир (он командует, как прибираться), старшина приборки (в связи с общей несостоятельностью института мичманов, чем занимается старшина приборки - никому не понятно), и приборщики (они прибираются). Увы, давно канули в лету те времена, когда бронированные палубы боевых кораблей покрывались настилом из благородного тикового дерева, а чистота их проверялась путём швыряния белой фуражки чехлом вниз. Ныне палубы стальные, а в целях экономии кораблестроители антикоррозийным составом их не покрывают. И палубы активно ржавеют. Для поддержания вечно стареющего лица корабля, ржавчину удаляют самыми первобытными средствами при помощи скребков и обрабатывают пенообразователем для огнетушителей. После этой процедуры лицо (корабельное) приобретает масть гнедого жеребца. Но, поскольку запасы пенообразователя крайне ограничены, прибегают к ещё более радикальным средствам. Палубу намазывают вонючей смесью черни с растворителем, а затем растирают кусками грубого сукна, пока она не приобретёт великолепное вороное сияние, на манер голенища ефрейтора кремлёвского полка.
Так что самый тупой матрос, за три года службы так и не освоивший порядок включения вверенного ему агрегата, уносит с собой на гражданку устойчивые навыки, как она делается – приборка: сверху вниз, от иллюминатора к двери, от переборок к центру, и чтобы всё было перпендикулярно и параллельно.
И что самое интересное – чисто на корабле никогда не бывает. Оно понятно, когда корабль стоит у причала, и каждый негодяй тащит с берега на штиблетах по полпуда грязи. Но точно так же дела обстоят, когда на боевой службе корабль месяцами не приближается к берегу ближе, чем на 12 миль. Глянешь, бывало, на белоснежную форму моряков заграничных кораблей, а потом переведёшь взгляд на свою, так называемую тропическую форму, весёленьким цветом и фасончиком напоминающую больничную пижаму, и понимаешь, как мудры наши военные модельеры. Всё это белое великолепие давно бы превратилось в серую половую тряпицу.
Примерно так размышлял командир приборки на юте Гриня Кривцун, уныло наблюдая за не менее унылыми манипуляциями своих подчинённых по уборке снега. Шёл сильный снежный заряд, количество прибываемого снега превосходило количество убираемого, от этого вся деятельность приобретала оттенок безнадёжности.
Из снежной пелены вынырнула чёрная «Волга», по кораблю раздались бодрые предупреждающие перезвоны, к трапу мчался командир, судорожно поправляя фуражку, и на трап величественно вступил Громов. Все замерли в тягостном ожидании. Все кроме одного.
Матрос Даукараев, вольный сын бескрайних казахских степей, неторопливо переваливаясь на коротких клещеобразных ножках, протолкнулся сквозь громовскую свиту, слегка подпихнув при этом и самого адмирала, и полез в кранец корабельной связи, где у него была заботливо пришхерена баночка с пастой для чистки всякой меди.
Не первобытная непосредственность моряка взбеленила адмирала, а нахождение приборочного материала в неположенном месте.
- Кто?…что?..- нечленораздельно орал адмирал,- почему здесь, мать вашу так, разэтак и разтак! Что с кораблём сделали, долбанная Красная армия! Серость военно – морская!
Ухватив Даукараева за плечо, Громов развернул охреневшего матроса к себе и навис над ним этакой тучей: - Кто такой?
Словарный запас русских слов Даукараева значительно уступал лексикону легендарной Эллочки Людоедки и состоял из: «электрический торпед» - это было усвоено в учебке, т.к. аналога в казахском языке не имелось, «Та ща!» - обращение к начальнику, «Зема» - обращение к сослуживцу, «на х…!» - на все другие случаи жизни. Кстати, умел ли Даукараев говорить по – казахски, не знал никто.
Но тут, на смерть перепугавшись злобного дядьки, Даукараев включил на полную свои лингвинистические способности и пролепетал: - Твоя моя не понимай!
- А здесь есть кто-нибудь, кто моя понимай?! – разорялся адмирал.
Основная масса присутствующих в причину взрыва ещё не въехала и проявлять сообразительность не спешила.
- Служу Советскому Союзу! – вдруг выдал Даукараев.
- А..! – махнул рукой адмирал и вдруг вспомнил, что есть и другие виновники драмы. Командир корабля был оставлен на закуску: - Кто командир приборки?
Кривцун обречённо протиснулся на передний план.
- Ну, пойдём, капитан – лейтенант, посмотрим, что у вас в других кранцах. Этот откройте!
Во вновь открытом кранце обнаружился веник из берёзовых веток, в просторечье называемый «голяком». Веник послужил для вздорного адмирала очередным катализатором начальственного задора. Он вдруг схватил Гриню за воротник шинели и попытался впихнуть его физиономией в кранец, приговаривая при этом: - Мордой, да в говно!
И тут случились то, чего Гриня боялся в самом себе, то, что он называл «белой яростью»: глаза застилает мутная пелена и приходит запоздавший испуг от того, что уже делают руки: как правило, бъют кому – то в морду. Уже потом, в камере предварительного задержания или на разборе совершённого проступка Кривцун отрешённо рассматривал разбитую руку и думал: «Стоило ли заводиться?». При некоторой некорректности сравнения, то что с ним происходило, казалось схожим с боевым безумством берсерка, который, разорвав до пупа кожаную рубаху, кусая в ярости верхний край щита, с воплем прыгает на планширь вражеского драккара, круша секирой своих и чужих.
Не так давно, во время выхода в море с командующим флотилией, выходцем из знатной военно – морской династии, а потому в отношении к подчинённым позволявшим себе барственную брезгливость, Гриша в состоянии «белой ярости» запустил в командующего довольно – таки увесистым биноклем. Командующий позволил себе высказать предположение, что таких вахтенных офицеров, как Кривцун, на свет производят пьяные родители, а Гриня за папу с мамой оскорбился. К несчастью, биноклем он не попал и разбил его вдребезги. Зато командующий просидел этаким соляным столпом, своим умением управлять кораблём никого не донимал и в рассуждения о тайнах генетики больше не вдавался. Что делать с Кривцуном никто не знал, поэтому удержали деньги за бинокли в пятикратном размере.
Но сейчас, на юте, «белая ярость» Грини несколько скукожилась под прессом тяжёлых адмиральских звёзд. Поэтому он только перехватил руку обидчика, слегка, но больно, вывернул её и прошипел: - Я такой же офицер, дам в морду!
Громов посмотрел в бешеное Гринино лицо и сообразил, что шутки кончались. Этот точно даст. Он повернулся на каблуках и ускоренным темпом двинулся на шкафут. Свита старалась на Кривцуна не смотреть. Командир сморщился, как бы говоря: - Добро вам тут резвиться, а мне расхлёбывай!
Потом был разбор стрельб. Во вступительном слове Громов высказал сентенцию в том духе, что, мол, результаты стрельб наводят его на мысль о гениальности Гитлера, который всех дураков и бездельников, какими являются присутствующие здесь офицеры, расстрелял, а потому сумел протащить сраную Красную Армию дерьмовой мордой и на кровавом пузе до Урала и обратно. Под Уралом он, видимо, подразумевал Сталинград.
Замполит сокрушённо покачал головой, оспаривать выступление не стал, но в книжечке пометил: дело было задолго до уничтожения Союза беловежской группой выродков, и подобные высказывания ещё были не в чести.
Заслушали командиров. Первый был грубо оборван за то, что доклад читает по бумаге, как пономарь, и обстановкой без шпаргалки не владеет. Второй был обвинён в неготовности к докладу, так как докладывал без бумаги. И вообще, схемы были исполнены не семь на восемь, а восемь на семь. Третий, хитрый дед Куликов, от доклада вообще отказался. Приказ об увольнении по старости лежал уже в кармане, и дед впервые в жизни почувствовал сладкое чувство свободы, возможность резать правду – матку, не оглядываясь на последствия. Громов этого не знал, и, в ответ на его злобное брюзжанье, Куликов заявил: - Вы тут и без меня управитесь! После чего невозмутимо покинул кают – компанию.
Обстановка накалилась до предела. Каждый чувствовал себя следующей жертвой. Вдруг, прямо по Чуковскому, появился таракан. Он выполз из вентиляционного отверстия в подволоке и мутно обозрел собравшееся общество. В перевёрнутом состоянии оно не показалось ему опасным. Пошевеливая усами, таракан двинулся по подволоку, опасно приближаясь к точке отвеса на адмиральскую плешь. Офицеры завороженно наблюдали за тараканьими манёврами. Таракан был стар, и, видимо подслеповат. Лысину Громова он воспринял за идеальную площадку, расправил рудиментарные крылышки и спланировал на этот импровизированный аэродром. Несмотря на старость, тараканьей точности приземления позавидовал бы любой герой – десантник.
Громов непроизвольно с силой хлопнул себя по плеши, и гнусные дела старого таракана оборвались навек. Кровь его обагрила и последнее поле охоты и орудие убийства. Вернее сказать не обагрила, а покрыла желтоватой студенистой массой адмиральскую плешь и начальственную длань.
Замполит было бросился с несвежим платочком устранять результаты содеянного, но был грубо отстранён измаранной рукой.
- Кто заведующий кают – компанией?!!! – орал адмирал.
- Ну надо же, как не везёт, - подумал Кривцун, поднимаясь на ослабших ногах.
Все, особенно те, кто был свидетелем инцидента у трапа, завороженно глядели на несчастного капитан – лейтенанта и прикидывали - на каком ноке рея он окончит свою никчёмную жизнь: на правом или на левом? А кое – кто даже оживился, сообразив, что с появлением истинного козла отпущения, все разборки закончились и у ожидаемых белых слонов нашелся – таки единственный законный хозяин. Но желанной картины Репина про царя Ивана не получилось.
Громов, багровый, как сопля на индюшачьем клюве, указал на Кривцуна изгаженным пальцем и прохрипел: - Отстранить.. Мяса не давать… Получку – в детский сад! – после чего покинул поле боя.
- Ну, спасибо тебе, румын! – слегка поклонился Грине командир и двинулся за адмиралом. И непонятно было, с сарказмом он это сказал, или от души. Скорее всего от души, очередь доклада до него ведь так и не дошла. Во всяком случае, так решил, вдруг зааплодировавший, лейтенантский угол.
Гриня угрюмо раскланялся, но чувства участника бенефиса не ощутил. Было муторно и не понятно: что же будет дальше?
А ничего дальше не было. Нельзя же в карточку взысканий, в раздел «За что?» - записать: - За несанкционированное падение таракана на адмиральскую плешь.
С наилучшими пожеланиями
