Химаныч О.Б. Б-37: остались версии
Роковое время 8.22
Большая торпедная подлодка Б-37 (проект 641 А) входила в состав 211-й бригады 4-й эскадры Северного флота. Командовал ею капитан II ранга А.С. Бегеба. Экипаж корабля больше чем другие находился в готовности № 1, курсовые задачи выполнял успешно, срывов выхода в море не имел, как один из лучших был допущен к стрельбе на приз комфлота. Во второй половине января 1962-го подлодка должна была уйти в Атлантику на боевое дежур¬ство.
Утром 11 января Б-37 стояла у причала базы в Полярном. Сразу же после подъема Военно-морского флага, примерно в 08.02, была отдана команда «начать проворачивание оружия и технических средств в электрическую». Командир лодки отлучился на плавка-зарму ПКЗ-82, стоявшую рядом по корме, оставив за себя на борту старпома капитан-лейтенанта A.M. Симоняна. Через 8-9 минут он вернулся и уже с причала наблюдал за работой личного состава на верхней палубе лодки.
Как впоследствии установит суд, между 08.17 и 08.19 из рубки корабля сначала повалил густой дым, а затем с нарастающим гулом стали вырываться языки пламени. Командир Б-37 капитан II ранга Бегеба бросился к ближайшему телефону, который находился на ПКЗ-82, и, доложив о происшествии в штаб эскадры, вернулся к лодке. Здесь он сначала попытался проникнуть в центральный пост корабля через рубочный люк. Однако не смог этого сделать из-за густого дыма, который под напором валил из отсека. Чтобы по¬пасть на лодку через кормовые помещения, Бегеба приказал открыть люк 7-го отсека, сам же, увидев на крыше ограждения рубки раненого матроса, вместе с другими моряками бросился ему на помощь. Счет пошел на секунды. Кормовой люк пока не открыли, и командир Б-37 предпринял еще одну попытку проникнуть в лодку, на этот раз через верхний рубочный люк, когда в 08.22 раздался громкий хлопок, а затем чудовищный взрыв, который в буквальном смысле потряс Полярный - главную базу североморс¬ких подводников.
«Мы думали, что началась война...»
Эту фразу впоследствии говорили многие из тех, кто оказался в черный день 11 января 1962 года близ Екатерининской гавани. Еще до конца не рассвело, когда Полярный и окрестные сопки на несколько мгновений вдруг озарились яркой вспышкой, а следом покатился оглушительный рокот. На стеллажах в первом отсеке Б-37 разом взорвались 12 торпед!
Чудовищная сила в одно мгновение разорвала носовую часть подлодки по переборку третьего отсека. Вторым бортом с ней стояла средняя лодка С-350 (проект 633), ей предстояло следом за Б-37 принять на борт торпеды. Она получила сильнейшее повреж¬дение в носовой части, образовалась огромная трещина в ее проч¬ном корпусе. Взрыв почти полностью разрушил пирс и повредил несколько плавсредств, стоявших поблизости. Отдельные детали корпуса и механизмов Б-37, причальный брус разнесло на сотни метров. Их затем, по словам очевидцев, находили в овраге, известном старожилам Полярного под названием «Чертов мост», а это в 4(10-500 метрах от причалов. Однако в актах экспертиз указывают¬ся и 500, и 600, и даже 800 метров. На гарнизонный строевой плац, где тоже находились моряки, посыпался град металлических ос¬колков, рухнул... брашпиль подлодки. Менее тяжелые куски об¬шивки, труб и арматуры вообще «приземлились» в тундре на окраинах поселка, а это уже расстояние за километр-полтора.
В самом Полярном взрывная волна выбила окна и двери домов. В местном Доме офицеров сорвало часть крыши, осыпалась штука¬турка, один из двухсоткилограммовых баллонов воздуха высокого давления, пролетев будто снаряд, с воем рухнул около входа в здание. Еще один из обломков такого же баллона пробил кровлю жилого дома и упал на кровать, где спал подросток...
Самыми страшными, конечно, оказались жертвы - 122 человека. Больше всего людей погибло в экипаже Б-37 - 59 моряков, на соседней С-350 - 11, на пирсе - 8 подводников других лодок и матросов береговой базы. Остальные 44 были сражены осколками и обломками за пределами причалов, а также погибли, пытаясь помочь товарищам во время пожара, ведь смертельно раненая Б-37 не затонула сразу. После взрыва в ее отсеках бушевал огонь и оставались люди.
Что характерно, из свидетелей и очевидцев никто не помнит паники или же случаев, где бы проявилось малодушие. В самые первые минуты после страшного взрыва к причалу со всех концов поселка и базы побежали офицеры и моряки, и не только те, чьи лодки стояли в Екатерининской гавани. Вахтенные соседних ко¬раблей включили прожекторы и осветили место катастрофы.
Б-37 в первые минуты стояла без крена и дифферента. Несколько моряков прыгнули на ее палубу и пытались отдраить кормовой люк, хотя из «лепестка» РДП аварийной лодки время от времени с гулом вырывалось пламя, что свидетельствовало о пожаре внутри корабля и не исключало вероятности нового взрыва. Наконец кормовой люк открыли и стали вытаскивать уцелевших из 7-го отсека. Однако вскоре лодка, что называется, «провентилировалась»: через незадраенные (или разрушенные) переборки приняла внутрь прочного корпуса много воды и начала погружаться.
Не растерялись моряки С-350, к слову, тоже одной из лучших подлодок соединения. Вероятнее всего, благодаря своей выучке. Они много ходили в море, в том числе на полную автономность, одними из первых в Союзе стреляли 6-торпедным залпом с глуби¬ны 100 метров. Командовал лодкой капитан III ранга O.K. Абрамов. В момент взрыва он еще только направлялся к причалам. В его отсутствие старпом и командир БЧ-5 капитан-лейтенанты Б.Г. Мальков и В.А. Куц действовали грамотно. При взрыве на С-350 погиб личный состав первых двух отсеков, в остальных пяти оставались живые моряки. Когда командир добрался до своего корабля и связался с экипажем, всех их эвакуировали. При этом подводники задраили переборки, потому лодка и не затонула.
Командир подлодки С-350 капитан I ранга в отставке O.K. Абра¬мов вспоминает.
Сталь смяло как бумагу (рассказ O.K. Абрамова)
После взрыва наступила кромешная тьма. На бегу я едва не столкнулся с группой офицеров: двое вели, точнее, несли третьего - командира Б-37 Анатолия Бегебу. Анатолий меня не узнал, чему я, помнится, очень удивился. О том, что его выбросило взрывом с лодки, я узнал только через несколько дней.
Подбежав к месту стоянки своей лодки, обнаружил, что она отброшена от причала и стоит, задрав корму, с дифферентом на нос. Носовые отсеки ее были под водой. Все это было достаточно хорошо видно, так как соседние лодки включили прожектора. Прикидывая, как мне попасть на свою лодку, заметил на огражде¬нии рубки своего радиста и приказал ему прыгнуть в воду и плыть ко мне, что он стремительно выполнил. Мы его вытащили из воды с помощью веревок. Уже собираясь бежать на катерный причал, я услышал из воды крики и увидел человека, отчаянно гребущего к причалу. Вытащили и его. Это был матрос, и тоже из моего экипа¬жа. Но предстал он перед нами в совершенно необычном виде -совершенно голым, но в сапогах!
В дальнейшем оказалось, что ни один человек из моей команды на лодке не слышал взрыва, в том числе и эти два матроса, один из которых находился в ограждении рубки, а второй - в корме подлод¬ки. Этот феномен врачи мне объяснили так: у человека существует порог слышимости, за пределами которого срабатывает защита, и мозг не принимает никакой информации.
Добраться до причала оказалось не так просто, поскольку при¬чальный фронт был сильно разрушен взрывом. Пробираться при¬шлось буквально ползком по скользким бревнам. Добежав до катеров, я узнал, что на ходу только катер командира эскадры, но командир его без всяких раздумий доставил меня на лодку.
На подлодке я сразу же открыл лючок аварийного буя (позже на следственном эксперименте во время суда над Бегебой я не смог без больших усилий этого сделать), достал телефон и связался с людьми в 7-м отсеке. Мне быстро доложили обстановку. После этого я приказал сравнять давление в отсеках и приготовиться к эвакуации, предупредив, что выходить личный состав будет поотсечно, начиная с концевого отсека...
Первым вышел старший матрос Башмаков. Меня поразил вид его ушей: они были огромными и буквально росли на глазах. Позже он рассказал, что взрыва не слышал, но находился в тот момент между кормовыми торпедными аппаратами, его сильно и резко бросало из стороны в сторону, било о корпус аппаратов.
Уже в казарме мы начали устанавливать потери. Оказалось, в числе пропавших без вести числятся семь человек из моей команды и еще четверо только что прибывших на практику курсантов.
Причина гибели моих людей такова: после взрыва на Б-37 два отсека моей лодки отломились (они держались за счет конструкции легкого корпуса, два погонных метра которого не давали им отва¬литься совсем), и оба оказались затопленными водой. Первый же отсек заполнился водой через разрушенный торпедопогрузочный люк. Кроме того, все торпедные аппараты были превращены в лепешку, и через них также поступала вода. Из трех находившихся там людей один был раздавлен торпедным аппаратом, а двое захлебнулись в воде, не успев включиться в ИДА. Трудно пове¬рить, но сделанные из особо прочной стали торпедные аппараты были смяты, как листы обычной бумаги.
В этой катастрофе было немало случайностей, целая цепь. Рас¬скажу об одной из них.
После проворачивания механизмов вручную мой старпом прика¬зал начальнику РТС Виктору Артемьевичу Рощупкину подняться на мостик и обеспечить безопасность личного состава во время подъема выдвижных устройств. Он начал подниматься на мостик по вертикальному трапу и во время перехода в шлюзовую камеру вдруг почувствовал, что у него из-под ног уходит трал и одновре¬менно заложило уши. Инстинктивно схватившись за кремальеру нижнего рубочного люка, он провалился вниз, невольно задраив этот люк, что предотвратило затопление центрального поста лодки через верхний люк, который оставался открытым. Далее, повис¬нув, но не удержавшись, он упал на настил так, что голова его оказалась под клапаном слива воды с настила второго отсека. Через этот клапан активно поступал хлор из аккумуляторной ямы, в которую уже поступала морская вода. Тогда, не имея возможности сделать что-либо самому, Рощупкин показал на клапан ближайше¬му к нему матросу, который быстро закрыл его. Эта вторая случай¬ность спасла от отравления хлором не только личный состав 3-го отсека, но и весь экипаж.
Потом было много разговоров о силе и количестве взрывов. Одни уверяли, что был один взрыв, другие говорили, что их было два, третьи - еще больше. Так и вспоминались слова Льва Толстого о том, что никто так не врет, как очевидцы.
В справедливости этих его слов я убедился в Средиземном море на следующий год, когда после аварии на глубине 210 метров приказал написать всем объяснительные записки. Я был поражен, читая донесения об одном и том же событии в самых невероятных подробностях, которых, по моему убеждению, вовсе не было.
Думаю, и сотрудники Госавтоинспекции часто встречаются с по¬добными явлениями.
Долго разбирались в причинах отрыва первых двух отсеков от остального прочного корпуса. Установили, что уже после сдачи С-350 на сормовском заводе было принято решение о дополнитель¬ном креплении прочного корпуса в районе перехода с большего диаметра на меньший (это между 2-м и 3-м отсеками). Укрепить переход планировалось 32 кницами, но этого не сделали. Насколь¬ко я знаю, ни на одной лодке проекта 633 это решение так и не было выполнено.
Главком ВМФ адмирал флота С.Г. Горшков приказал причину отрыва двух отсеков оформить протоколом, и это приказание было выполнено. На мой вопрос, почему протокол составляется в одном экземпляре, он ответил: «Так надо». Документ утвердили главком и, кажется, заместитель министра судостроения. Внизу куча под¬писей, и последняя моя. До сих пор вижу лица погибших и этот протокол, уместившийся на одном листе бумаги, еще и место свободное осталось.
Загадка первых минут
Обстоятельства катастрофы изучала правительственная комис¬сия, которую возглавил главком ВМФ С.Г. Горшков. Сюда же входила большая группа ученых, которую возглавил академик А.П. Александров. Сначала они выдвинули двадцать четыре вер¬сии, с каждой основательно работали, в итоге оставили четыре и сошлись в одном: причина катастрофы в том, что происходило на борту Б-37 в считанные минуты, которые предшествовали взрыву. Но на этот вопрос точного ответа нам уже никогда не получить. Остались только версии. Наиболее вероятные таковы.
Перед походом на лодку грузили боевые торпеды. Возможно, при этом какая-то из них получила механические повреждения и затем воспламенилась в отсеке при проводимых вблизи работах с открытым огнем (сварка, паяльная лампа). Возможно, за две-три минуты до взрыва в первом отсеке по неизвестной причине возник сильный и, как принято говорить у специалистов, объемный пожар, а торпеды оказались в его эпицентре. Наконец, лодка всю ночь заряжала свои аккумуляторные батареи. Эта операция, как прави¬ло, сопровождается обильным выделением водорода. Даже при 4-процентном его наличии в воздухе замкнутого отсека образуется взрывоопасная смесь. В случае с Б-37 роковую роль могла сыграть неправильно или ошибочно включенная вентиляция, создавшая высокую концентрацию водорода, а уже случайная искра привела к взрыву газа с последующей детонацией торпед.
В любом случае в окончательной редакции заключения члены правительственной комиссии записали наиболее вероятной причи¬ной возникновение объемного пожара в первом отсеке за 1-1,5 минуты до взрыва. Причину смерти людей определили как резуль¬тат воздействия ударной волны и отравления газообразными про¬дуктами взрыва и пожара.
Последний путь в губу Кислая
Извлечение тел погибших подводников поручили морякам эс¬кадры, в состав которой входила Б-37. Для этого организовали так называемую спецкоманду. Идти к мертвым в мертвые отсеки нико¬го не заставляли, шли добровольно. Большинство подводников невозможно было опознать, иных собирали «по фрагментам», и этих ужасных картин порой не выдерживали даже врачи. По свиде¬тельству Алексея Андреевича Пахомова, служившего в дивизионе аварийно-спасательных судов, несколько моряков после первого же спуска в корпус Б-37 впали в шоковое состояние - их больше не посылали, а тем, у кого нервы оказались покрепче, спирт выдавали без ограничений, иначе они ничего не смогли бы делать.
Большинству погибших не было и двадцати трех лет, совсем мальчики, моряки срочной службы. Всех их предали земле на кладбище в губе Кислой, что недалеко от базы подлодок, за сопкой. Юрий Анатольевич Стирманов - бывший подводник из резервного экипажа Б-38 - свидетельствует о дне похорон, каким его запомнил на всю жизнь. Моряки несли гробы своих товарищей, и было сразу три таких скорбных и длинных процессии. Могилу вырыли экска¬ватором, одну на всех, братскую. На кладбище тогда собрался весь поселок, но не было там родственников погибших: всем им высла¬ли извещения, но вызывать не стали: боялись, что обезумевших от горя людей будет слишком много.
Суд правый и неправый
А командиру Б-37 А.С. Бегебе выпало жить. Спасся он чудом: взрывом его выбросило далеко за борт лодки, на остатках сил он выплыл, его подобрали и практически без сознания отнесли на руках в госпиталь офицеры. Там капитана II ранга подлечили, чтобы, как выяснилось, командованию было кого отдать под трибунал.
Следствие шло три месяца и уложилось в шесть томов. Прежнего командующего Северным флотом, А.Т. Чабаненко, уже сняли, а новый - А.В. Касатонов - был убежден, что командира Б-37 нужно сурово наказать. Но судить, тем паче наказывать, Бегебу, как оказалось, было не за что. Ему ставили в вину «преступно-халатное отношение к исполнению обязанностей и систематическое нару¬шение Корабельного устава». Но лодка по праву считалась одной из лучших в эскадре, и Бегеба по преступной халатности Устава не нарушал. Обвинение считало, что он «не выполнил долг команди¬ра, самоустранился от командования», но командир Б-37 сразу же доложил о ЧП в штаб, никуда не сбежал, несколько раз пытался проникнуть в отсеки, что и подтвердили все свидетели. Тогда виновен, что не погиб? Так ведь за это не судят.
22 июня 1962 года военный трибунал Северного флота под председательством полковника юстиции Ф.Д. Титова оправдал командира подлодки Б-37. У многих присутствующих в зале офи¬церов это решение вызвало просто шок: все думали, что судьба Бегебы давно уже предрешена. А как оконфузились флотские политорганы, ведь офицера еще во время следствия поспешили исключить из членов КПСС, а суд его... оправдал!
По тем временам это было смелое решение суда, ведь «образцо¬во-показательного» наказания командира погибшей подлодки же¬лал не только командующий Северным флотом, его предписывали «оргвыводы» Министерства обороны и даже Президиума ЦК КПСС! Прокуратура флота тут же внесла протест на решение трибунала и даже «подключила» Генеральную прокуратуру. Уже на следую¬щий день полковника Титова вызвали «на ковер» к командующему флотом, но председатель трибунала не дрогнул. Дальше больше, «дело Бегебы» по личному указанию Н. С. Хрущева запросили в ЦК КПСС. Военная коллегия Верховного суда СССР оставила приговор североморского трибунала в силе.
Но это, если рассказывать вкратце. О том, что происходило за кулисами этого случая, рассказывает генерал-майор юстиции в отставке Ф.Д. Титов. В 1962-м он возглавлял трибунал Северного флота и председательствовал на том суде.
Суд да дело. Уголовное (рассказ Ф.Д. Титова)
Первым пришел в себя и выскочил из зала военный прокурор полковник юстиции Титков. Несмотря на позднее время, он сумел организовать катер, на нем убыл в Североморск и, как выяснилось позже, сразу доложил адмиралу Касатонову об оправдательном приговоре. На следующий день начальник канцелярии военного трибунала передал мне приказание командующего: немедленно прибыть к нему.
Я еще не успел толком доложить о своем прибытии, как адмирал, стуча кулаком по столу, набросился на меня:
- Вы что, решили Президиум ЦК учить?! Вы выбили у меня из рук
рычаг, с помощью которого я хотел повернуть всю работу командиров по искоренению серьезных недостатков в службе, укрепить дисциплину! Вы что, решили быть умнее тех, кто был в госкомис¬сии, умнее прокуратуры флота, проводившей следствие по делу?!
Эту тираду командующий закончил тем, что заявил: такой при¬говор не соответствует действительности и по протесту военной прокуратуры флота будет отменен, а Бегеба все же будет осужден...
Я тоже вспылил и заявил:
- Что вы на меня кричите, ведь я вам в своей работе не подчинен! Тогда Касатонов, топнув ногой, буквально закричал:
- А кому же вы подчинены?
- Я подчинен советскому правосудию!
При этом разговоре присутствовал член Военного совета Ф.Я. Сизов, который молчал, однако незаметно дергал меня за рукав тужурки, давая понять, чтобы я не слишком горячился. Собствен¬но, на этом встреча и закончилась. Каждый остался при своем мнении.
Чувствовалось, что военный прокурор активно поработал по нагнетанию страстей вокруг приговора не только с командующим, но и с политработниками и командирами, и не только Северного флота. На следующий день со мной уже беседовал по телефону председатель Военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенант В.В. Борисоглебский, а еще через три-четыре дня после¬довал звонок из ЦК КПСС по поручению Н.С. Хрущева. Меня не оказалось на месте, и потому мой заместитель полковник юстиции В.П. Маслов зачитал по телефону весь текст приговора. После этого звонивший сказал:
- В документе, поступившем в ЦК от Генерального прокурора, об
этом изложено несколько иначе. Пришлите нам копию приговора...
Между тем, мне предстоял отпуск, и по пути в Кисловодск, будучи проездом в Москве, я по просьбе Борисоглебского встре¬тился с ним. От него я узнал, какой переполох поднял оправда¬тельный приговор не только в Генеральной прокуратуре, но и (.реди всей юридической общественности столицы. В головах многих не укладывалось, как военный трибунал флота осмелил¬ся принять решение об оправдании командира подлодки Б-37, несмотря на выводы Государственной комиссии, решение выс¬шего партийного органа и министра обороны. На прощание Виктор Валерьянович крепко пожал мне руку, пожелал хорошего отдыха и заверил, что все будет рассмотрено по закону и совести...
Мой отпуск подходил к концу, и, несмотря на отличное питание, я потерял в весе несколько килограммов. И вот накануне отъезда я сидел на лавочке у спального корпуса и читал книгу. В эти минуты ко мне подошла сотрудница санатория, протянула уже распечатанную телеграмму. Когда я прочел ее, ми щекам у меня невольно покатились слезы. Заметив это, женщина спросила:
- Вас судили, что ли?
- Нет, судил я...
В тексте телеграммы было: «Оправдательный приговор оставлен I) i-иле. Рад за правосудие. Поздравляю. Маслов».
В феврале 1963 года неожиданно для всех мне было присвоено очередное воинское звание - генерал-майора юстиции, а еще через полгода был подписан приказ о назначении на должность началь¬ника отдела Военной коллегии Верховного суда. Командующий Северным флотом В.А. Касатонов решил организовать прощальный обед. И вот когда все приглашенные собрались и встреча приобрела неформальный характер, мой сосед за столом адмирал С. М. Лобов наклонился ко мне и сказал полушепотом:
- Всем ты, Федя, хороший парень, только вот Бегебу зря оправ¬дал...
Владимир Афанасьевич краем уха уловил эту фразу, встал из-за стола (разумеется, и мы все повскакивали), наполнил свой бокал и сказал:
- Должен вам сообщить, что оправдательный приговор по делу Бегебы обсуждался в самой высокой инстанции страны и был признан обоснованным, правильным. Давайте еще раз поднимем тост за Федора Дмитриевича и пожелаем ему здоровья и успехов в дальнейшей службе на высоком посту по руководству работой военных трибуналов.
Так завершились споры и пересуды по поводу оправдательного приговора по делу командира подлодки Б-37.
В роли проклятой
Северодвинец Николай Георгиевич Чулков, бывший моряк-под¬водник, срочную службу проходил шифровальщиком на подлодке Б-116, которая, к слову, входила в состав той же бригады, что и однотипная Б-37. Он, в частности, рассказал любопытную исто¬рию, которая свидетельствует в пользу морских суеверий.
Флот в ту пору пополнялся подлодками, которые приходили на Север с Балтики после формирования на них экипажей. Так вот, по его словам, оперативно-тактический номер погибшей Б-37 присво¬или другой лодке, а такое, как известно, уважаемыми моряками никогда не приветствовалось. И тут начались прямо-таки мистичес¬кие дела. Уже на переходе из Лиепаи на базу в Полярный новая Б-37 столкнулась с танкером у берегов Скандинавии, но до Полярного все-таки дошла. Однако невезение продолжалось. На первых же учениях в открытом море лодку протаранил свой же эсминец и повредил ей рубку. Тут уж за кораблем стала укрепляться репутация «проклятой» лодки, и, чтобы наконец переломить неудачный для нее ход событий, командующий флотом В.А. Касатонов, отбросив все суеверия, приказал срочно провести ремонт Б-37 и... отправить ее в дальний поход. Так и поступили. После этого флотская жизнь новой подлодки вошла, можно сказать, в нормальную колею.
Памяти А.С. Бегебы
На действующие подлодки А.С. Бегеба уже не вернулся, и здесь, думается, не обошлось без вмешательства недоброжелателей. Он служил на берегу, преподавал в Бакинском высшем военно-морс¬ком училище. И все это время носил тяжесть несправедливости на сердце.
В Николо-Богоявленском морском соборе Санкт-Петербурга на мемориальных досках увековечены имена русских подводников, погибших с момента появления в России своего подводного флота и по наши дни. Однако нет там имен тех североморцев, чьи жизни унесла катастрофа Б-37. Когда же бывший ее командир посетовал на эту несправедливость, ему ответили: так ведь они не в море погибли...
Когда рукопись этой книги готовилась к печати, из Санкт-Петер¬бурга пришла скорбная весть: 7 декабря 2002 года скоропостижно скончался капитан I ранга Анатолий Степанович Бегеба. Похоро¬нен командир подлодки Б-37 на Серафимовском мемориальном кладбище. Вечная ему память.
Ю.ПАХОМОВ из повести «Столкновение»
— А-а, катера нет и неизвестно, когда будет. Учения там какие-то у вас.
Знакомый мичман Изюмов с минно-торпедного склада отвел меня в сторонку и, дыша перега¬ром, сообщил:
— Хреново дело, товарищ лей¬тенант. Говорят, две лодки взорва¬лись, четверть Полярного — в пыль, сколько людей полегло — не¬ведомо.
Я помертвел:
— Когда это случилось?
— Сегодня утром, сразу после подъема флага шандарахнуло. Я вовремя на торпедолове отвалил. Велено молчать, да вас-то я знаю. Такие пироги с творогами.
Меня передернуло от озноба. Мичману стоило верить, у них, мичманов-сверхсрочников, как и у женщин в гарнизонах, свое радио, своя связь. Комфлотом еще только подумал, а мичмана уже его мысль по всей базе разнесли.
Я изобразил улыбку, чтобы не пугать жену минера, и деревянны¬ми губами сложил:
— Все нормально, катер вот-вот подойдет.
Катер и в самом деле минут че¬рез двадцать высветился в темно¬те, к причалу подошел пустой, что было необычно, — значит, из гар¬низона никого не выпускают, нео¬бычным было лицо и у пожилого капитана, мертвое какое-то, как застывший гипс, лицо, а расхрис¬танный гражданский матросик был изрядно пьян.
Военный народец, жители запо¬лярного гарнизона, сразу учуяли недоброе, попритихли, насторо¬женно глядя во мрак. И дизель ка¬тера стучал как-то нервно, будто в лихорадке, и прореженные огни впереди глядели недобро, предве¬щая беду.
У причала в Чан-ручье встреча¬ли усиленные патрули и какие-то люди в штатском, они отгородили нас от причалов и повели околь¬ным путем, охраняя от темного, не¬добро притихшего пространства. В окраинных домах стекла в окнах были высажены, осколки звонко хрустели под ногами. Волоча на оттянутой руке заветную сумку, Ва¬лентина была бледна и все горя¬чечно приборматывала: «Я знала, я чувствовала», а гарнизонное дитя шагало уверенно, громко стуча утепленными сапожками, и на лице девчушки застыло выражение, говорившее о том, что, знает она ку¬да больше, чем мы, взрослые. Лю¬ди молча рассасывались по омерт¬вевшим домам, исчезая в темных подъездах. Ближе к вершине сопки возникла желтеющая в полярной ночи четырехэтажка, где жили ми¬нер и другие семейные офицеры с нашей лодки. Я распахнул дверь, крытую дерматином, тишина, не¬жилой дух. В комнате старпома Егорыча, соседа минера, было темно, дверь полуоткрыта, там — никого, судя по пугающей тишине в доме, семьи, женщины и дети по¬кинули его.
Я поставил чемоданы и, не гля¬дя на Валентину, сглатывая заст¬рявший в горле волглый ком, ска¬зал:
— Обустраивайтесь, я в штаб бригады на разведку. Узнаю, что за хреновина.
Валентина, цепко ухватив меня за руку, обморочно прошелестела:
— Гриша, ты поскорее возвра¬щайся, нам страшно. Как что ра¬зузнаешь — назад. Я тебе выпить дам, на стол накрою.
О муже не спрашивала, видно, угадала беду тонко организован¬ным женским чутьем.
Вернуться довелось мне не ско¬ро, на подходе к штабу нагнал я знакомого старлея Сашу Платоно¬ва, тоже штурманца с лодки, тот испуганно глянул на меня, отшат¬нулся, как от выходца с того света, и черными губами сложил:
— Ты, Старчак? А тебя уже спи¬сали... Ну, Гришка, долго жить бу¬дешь.
В это момент посветлело, в не¬бо взметнулись сполохи, оранже¬во-зеленые столбы закачались во тьме над Полярным, обнажая дома с выбитыми стеклами, темные фи¬гуры матросов, спускавшихся по обледенелым трапам.
— Пояснить можешь, что прои¬зошло? Я только из Мурманска. Поезд встречал.
— Повезло тебе.
Платонов остановился, пошкрябал в карманах, достал сигареты, прикурил, прикрывая огонь от вет¬ра, — вспышка зажигалки высвети¬ла его бледное, осунувшееся лицо.
Знаю в общих чертах. Осо¬бисты все каналы перекрыли, зверствуют. Кругом патрули. Мне с трудом удалось вырваться прове¬дать семью
— Баб с детьми оттесни¬ли от причала: вой, гвалт, никакой информации, политотдельцы, как ошпаренные, пытаются погасить панику. Твоя лодка рядом с буки тридцать седьмой стояла?
— Да, вторым корпусом. Ребята на тридцать седьмой в автономку готовились, на днях загрузли бое¬запас.
Короче, сразу после подъема флага начали, как обычно провора¬чивание оружия и технических средств в электрическую. Рвануло где-то в половине девятого или около того, я на часы успел взгля¬нуть. Буки тридцать седьмую — в лоскуты, сразу затонула, а твоя триста пятидесятая получила про¬боину в прочном корпусе и сейчас раком у пирса стоит, с дифферен¬том на нос. Вроде бы затоплен центральный пост, первый и вто¬рой отсеки. Сколько людей погиб¬ло — неизвестно. Какой-то раздол¬бай в это время устроил строевые занятия на причальной стенке — их всех смело взрывной волной, серьезно пострадала торпедно-техническая база. Рассказывают, баллоны воздуха высокого давле¬ния с лодки при взрыве летели в сторону жилого городка, но вроде бы дома шибко не пострадали. Ме¬дики с ног сбились...
В ярко освещенном коридоре штаба едва не столкнулись с нез¬накомым капитаном первого ран¬га, тот слепо глянул на нас и сипло рыкнул:
— Кто такие?
Мы доложились. Каперанг, ухватив меня за лацкан шинели, приг¬нул к себе:
— Повтори фамилию!
— Старчак. Командир группы БЧ-1. Находился в командировке в Мурманске.
— С триста пятидесятой?
— Так точно.
Каперанг посветлел, достал за¬писную книжку офицера и, что-то вычеркнув обломком карандаша, задушенно просипел:
— Не хрен здесь торчать. В ка¬зармы, к команде, у кого она, ко¬нечно, осталась. Как семья, Стар¬чак?
— У меня нет семьи.
— А ты?
— Нормально, дома они. Жена и сын.
— Это хорошо.
Мы с Платоновым выкатились на крыльцо, переглянулись.
— Не могу я сейчас в свою ка¬зарму идти, — сказал я, пытаясь унять прыгающие губы. Я взмок, по спине бежала холодная струя пота.
— Заскочим ко мне домой, тут рядом, у меня бутылка «шила» припрятана. Врежем, а уж потом гори оно все синим пламенем. Дальше — путаница. Запомни¬лось, что «шило» — неразбавлен¬ный гидролизный спирт, идущий для технических целей, на меня как-то странно подействовал. Вро¬де бы то, что происходило, было не со мной, а с кем-то другим. Камен¬ные лица уцелевших офицеров, старшин и матросов, запах чесно¬ка и перегара, вялый, какой-то не¬обязательный разговор... Только вечером я вспомнил об обещании, данном Валентине. Ринулся во ть¬му, по дороге потерял шапку, а ког¬да подбежал к знакомому дому, на¬верху, на втором этаже, послышал¬ся женский вопль. Так не может кричать человек, так кричит ране¬ное животное. У меня не хватило мужества подняться, я повернулся и, спотыкаясь, побрел прочь. По дороге в казарму беспокоила мысль: «Мне ведь на вахту пора заступать... На вахту. Какая вахта?»
— На другой день все более-ме¬нее прояснилось, устаканилось, определилось и общее число по¬гибших: сто двадцать два челове¬ка.
